– Какие, например? – нахмурилась Полина.

– Ну, – Стахий шумно выдохнул, слегка по-утиному оттопырив губу, – адепты-одиночки, живущие в мире людей, некоторые уединённые сообщества… Они живут вдали не только от цивилизации в привычном понимании, но также и от нас. Когда им встречается адепт, особенно с желательной предрасположенностью, они могут никому не сообщить о нём.

– Что такое желательная предрасположенность?

– Они обычно последователи одной Стихии. В городах мы живём все вместе и, понятное дело, вынуждены отказывать себе в некоторых приятных мелочах ради мирного сосуществования. Но каждый имеет право выбирать, и мы уважаем их желание жить в своей стихии. Иногда там, где они устраиваются, не являющиеся представителями той Стихии могут не выжить – подземные пещеры, вулканы, горы, моря, есть, кажется, даже пара висячих островков. – Внизу лестницы он повернулся к ней лицом, – в пользу сообщества говорит и отсутствие памяти. Религиозный подтекст, – не разъясняя огорошил старец, снова не по-стариковски плавно двигаясь к главному зданию.

Ветер напряжённой кистью сжимал Храм, крепко сдавливая его стены и вминая внутрь стёкла, так сильно, что капли из фонтана на главной площади влетали на кухню, где среди только что вымытых пузатых блестящих боков кастрюль уселся Стахий. Смотритель без церемоний раздвинул локтями важную посуду и промокнул щеку, на которую неожиданно капнуло с улицы. Худосочная и востроносая Луиза Ивановна, чаще пребывающая в кухне с информационной целью, чем помогающая поварихе Маше, боролась с незакрывающимся французским окном – ветер вламывался внутрь, как бесцеремонный и неприятный гость.

Полина с тревогой наблюдала за борьбой. Шторы, привязанные тесёмками, чтобы не мешаться и скрывать меню от взглядов снаружи, сорвались с места и ожесточённо хлестали женщину по рукам. Наконец, вся растрёпанная и чахоточно красная, Луиза Ивановна справилась и, запыхавшись, упала на стул, обмахиваясь белым носовым платком размером с четвертушку скатёрки.

– Значит, можно выяснить откуда я? – взволновано спросила девушка, отворачиваясь от окна. – Ну, теоретически…

Стахий уже повернулся к ней спиной и, не вставая с табуретки, согнувшись копался в одном из ящиков, не давая Маше себя обойти. Повар притопывала ногой с какой-то тяжелой на вид бадьёй навесу, лицо наливалось краской, то ли от напряжения, то ли от сдержимаевого раздражения. Старец неторопливо ворошил содержимое полок, там позвякивало, шуршало и хрустело. Обнаружив какой-то пакет, он выпрямился на табурете и улыбнулся скрипящей зубами Маше, будто и не подозревал, что мешает ей. Повернувшись к Полине, он улыбнулся шкодливо и лукаво, снова не по-стариковски.

Стахий поставил на стол пару глубоких мисок и насыпал в них хлопья из пакета. Полина терпеливо дождалась, когда он неторопливо поднявшись на ноги, совершив самые медленные четыре шага в её краткой памяти, достанет из невероятно старого холодильника бутыль с молоком, превзойдёт свой рекорд, сделав вместо четырёх шагов в обратную сторону пять ещё более медленных, и, довольно вздохнув, усядется на табуретку.

– Боюсь, выяснять это придётся как раз практически.

Полина вопросительно вздёрнула бесцветные, чуть проступившие над глазами брови.

– Чтобы узнать что-то у этих адептов, приходится посещать их лично там, где они живут. Они иногда стирают последователям память, чтобы они не рассказали, что увидели и узнали в общине.

– Разве это нормально? – возмутилась Полина, принимая из его руки ложку.

– С какой стороны посмотреть, – пожал плечами Смотритель, – я этого не одобряю. Однако мало ли до чего они дошли в многонедельных медитациях, может, нам этого действительно знать не следует.