Мы вошли внутрь, оставив дверь приоткрытой, чтобы хоть немного света проникало с поляны. Луч фонарика Кори выхватил из мрака обстановку. Большая комната, служившая, видимо, и гостиной, и кабинетом. Огромный камин у одной стены, заваленный остывшей золой. Несколько кресел неопределенной формы, покрытых пыльными чехлами, похожими на саваны. И книги. Книги были повсюду. Они громоздились на полках, доходящих до самого потолка, лежали стопками на полу, на столе, на подоконниках. Научные трактаты соседствовали с поэтическими сборниками, фолианты по квантовой физике – с древними гримуарами, философские эссе – с потрепанными детективными романами. Это был хаос, но хаос упорядоченный, отражающий эклектичный и беспокойный ум Октава. Но даже сквозь пыль и запустение чувствовалось, что дом не совсем мертв. Было ощущение, словно хозяин вышел на минуту и вот-вот вернется. Словно его мысли, его идеи, его безумие все еще витали здесь, пропитывая воздух, оседая на страницах книг, отражаясь в пыльных стеклах окон. Я провел пальцем по обложке одной из книг – «Критика чистого разума» Канта. Под пальцами остался толстый слой пыли, но под ним ощущалось… тепло? Легкая вибрация? Я отдернул руку. Паранойя. Или дом действительно был… заряжен? Наполнен остаточной энергией экспериментов Октава?

– Он был здесь до последнего, – прошептала Кори, обводя лучом фонарика комнату. Ее голос звучал глухо в тишине дома. – Работал. Думал. Сходил с ума. Я чувствую это.

Она подошла к большому письменному столу, заваленному бумагами, чертежами, пустыми кофейными чашками и переполненными пепельницами. Все было покрыто тем же слоем пыли, но под ним угадывался недавний беспорядок. Следы лихорадочной деятельности. Следы борьбы. С чем? С реальностью? С самим собой? С тем, что лезло из трещины? Я подошел к окну. Оно выходило на обрыв. Стекло было грязным, но сквозь него виднелась бездонная чернота. Стоять здесь, в этом доме на краю пропасти, было все равно что стоять на палубе корабля, затерянного в космосе. Ощущение изоляции, оторванности от мира было почти абсолютным. Идеальное место для того, чтобы сойти с ума. Или для того, чтобы попытаться прорваться в другое измерение. Октав выбрал это место не случайно. Это была его обсерватория. Его лаборатория. Его алтарь на краю карты. И мы пришли сюда, ведомые невидимыми нитями, чтобы найти ответы. Но что, если дом не хотел отвечать? Что, если он хотел задавать свои собственные вопросы? Я почувствовал, как по спине снова пробежал холодок, не связанный с температурой в помещении. Дом наблюдал за нами. Архитектура отсутствия Октава была живой.

Часть 3.2: Письма из Другой Памяти

Пока я осматривал главную комнату, борясь с нарастающим чувством тревоги и ощущением невидимого присутствия, Кори методично исследовала остальные помещения дома. Их было немного: крошечная спальня с узкой кроватью, застеленной пыльным одеялом, ванная комната с ржавыми подтеками на раковине и кухня, которая, казалось, не использовалась по прямому назначению уже очень давно. Плита была холодной, в раковине не было посуды, лишь несколько пустых консервных банок стояли на полке. Октав, видимо, питался чем-то иным – идеями, кофе и никотином. Именно на кухне, в одном из настенных шкафчиков, заставленном банками с давно засохшими специями и пакетиками с плесневелым чаем, Кори и нашла их. Письма. Вернее, не совсем письма. Это была толстая пачка листов, вырванных из блокнота, исписанных мелким, убористым почерком Октава и перевязанных выцветшей бечевкой. Они были спрятаны за банкой с окаменевшим растворимым кофе, словно Октав хотел их скрыть, но не уничтожить. Кори принесла пачку в главную комнату, положила на заваленный бумагами стол. Пыль взметнулась от ее движения. Бечевка была завязана сложным узлом, похожим на те, что используют моряки. Или на символ бесконечности. Кори посмотрела на пачку с каким-то странным выражением. Не просто любопытство или ожидание. В ее взгляде была смесь страха и… предвкушения боли? Словно она знала или догадывалась, что содержится в этих листах, и боялась прикоснуться к старой ране.