Такая же ситуация была и с Торгсином. Он во многом был государственной импровизацией на тему голода. Это время ведь было не только периодом выживания людей, но и периодом выживания советского государства, которому надо было проводить индустриализацию с пустым карманом.

Я не хотела в книге показать, что Торгсин был подготовленной спецоперацией, что некий злой гений заранее продумал методы шантажа населения. Такие выводы скорее – домыслы читателей. Когда занимаешься Торгсином, становится очевидно, что в его работе было много пробелов, ошибок, ляпсусов, упущенных возможностей для государства. Книга показывает, что Торгсин всё время запаздывал, не опережал, а шёл вслед за развитием событий.

Поэтому ещё раз повторю: эта операция не была организована, не была продумана. Сама идея, витавшая в воздухе, о том, что можно допустить советских людей в Торгсин – до 1931 года это учреждение торговало только с иностранцами – была высказана директором одного из московских магазинов. Он не был изобретателем Торгсина, но первым предложил обменивать товары на бытовое золото, лом, драгоценности. Но даже после того, как он высказал эту идею, её осуществление полгода буксовало в бюрократических инстанциях.

И как окончательный продукт, Торгсин был результатом участия двух сторон: не только государства, которое хотело получить ценности для финансирования индустриализации, но и людей, которые приспосабливали Торгсин под себя, подсказывали советской власти, что ещё у них можно забрать. Ведь сначала правительство разрешило приносить в Торгсин только золотой чекан – царские монеты, а с декабря 1931 года – бытовое золото. Но ни серебро, ни бриллианты, ни платину, ни произведения искусства Торгсин вначале не принимал. Решения о приёме в Торгсине этих ценностей запоздали. Если бы торгсиновская идея действительно изначально была продумана, то, наверное, сразу бы разрешили приносить всё.

– То есть Торгсин – это импровизированная чрезвычайная мера в условиях разразившегося в стране финансового кризиса?

– Да. Это действительно была чрезвычайная мера, во многом даже компромисс: идеологический и экономический. Торгсин ведь на деле был предпринимательством, и в качестве главного предпринимателя здесь выступало пролетарское государство. Это была грандиозная спекуляция, проводимая в то время, когда спекуляция по закону считалась преступлением. Торгсин был компромиссом, «поступлением принципами»: отказ от принципа государственной валютной монополии, отступление от классового принципа – всё это было нехарактерно для того времени.

В этой импровизации были и упущенные возможности, и много ошибок. Например, можно было бы открыть скупку золота раньше. Ведь 1932 год был таким же голодным, как и 1933‑й. Однако, если сравнить тоннаж золота, которое принесли в Торгсин люди в эти годы, разница будет огромной: в 1932 году – 20,8 тонны, а в 1933 году в два с лишним раза больше – 45 тонн чистого золота. 1932 год был с точки зрения правительства упущен: Торгсин опаздывал, он начал разворачивать золотую скупку только на второй год голода.

– И всё-таки можно ли на основании проведённого вами исследования утверждать, что голод начала 1930 годов – не только результат коммунистических преобразований в деревне, но и сознательная акция советской власти, вынуждавшая людей отдать последние сбережения в обмен на продовольствие, источником которого был Торгсин?

– Я не поддерживаю идею о том, что голод явился целенаправленным, заранее спланированным деянием государства. Голод, на мой взгляд, был неизбежным результатом того типа индустриализации, который был выбран – индустриализации за счёт обирания деревни, выкачивания оттуда сырья и продовольствия для продажи на мировом рынке за валюту. Как я не считаю, что голод был заранее спланирован, так и не считаю, что Торгсин был заранее продуман и специально организован. И одно из доказательств тому упущенный голодный 1932 год. Если бы власти планировали этот голод, заранее его организовывали, то, наверное, уж позаботились бы развернуть торгсиновскую торговую сеть до 1932 года.