Трагический эксперимент. Книга 7 Яков Канявский

Чтобы начать с нуля, до него

ещё нужно долго ползти вверх.

Михаил Жванецкий

С 29 марта по 5 апреля 1920 года в Москве прошёл IX съезд РКП (б), ставший апогеем ленинского учёта и распределения – прыжка в социализм. Именно это собрание нарождающейся номенклатуры – рекордное по сравнению с предыдущими по количеству участников – приняло решения, вылившиеся в усиление дефицита, окончательное разорение народного хозяйства, доставшегося большевикам в наследство от царских властей, а затем и повальный голод в Поволжье, на Украине, в Казахстане и Западной Сибири. Одержимые властью, которую давал контроль над продовольствием, коммунисты называли торговцев жуликами, да и к крестьянам – мелким собственникам – тоже не испытывали тёплых чувств. Красный тоталитаризм расцвёл во всём своём убожестве, и различия с тем, что большевики устроили в 1930‑е, были косметическими. Стрелки часов вертелись в обратном направлении: в итоге вышло нечто примитивное, хотя и невиданное.

Руководители страны отлично понимали, какие риски содержит их экономическая политика. В докладе съезду Ленин выразил удовлетворение тем, что конец Гражданской войне близок, тем не менее не видел скорого конца лишениям: «…Наши шаги к миру мы должны сопровождать напряжением всей нашей военной готовности, безусловно не разоружая нашей армии». Глава государства поставил задачу – начать хозяйственное строительство: «Тут нужна железная дисциплина, железный строй… Этот переход требует многих жертв, которых и без того много понесла страна». Далее он уточнил, что имеется в виду начало экономики, работающей согласно долговременному замыслу: «Мы должны помнить, что этот план рассчитан на много лет, мы не обещаем сразу избавить страну от голода».

Сам Ильич не собирался затянуть пояс, и благодаря закрытому от глаз трудящихся спецпайку в том году питался не только ржаным хлебом и манкой, но и мясом, яйцами, сыром, салом, сливочным маслом, лакомился икрой, запивая импортными чаем и кофе.

При этом сложно истолковать иначе как признание в абсолютизме следующие слова, произнесённые им на съезде – скромно, без имён: «…Советский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре нисколько не противоречит. Волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим».

Троцкий гремел с трибуны о том, что надо расширить применение принудительных работ, прикрепить пролетариев к заводам – как на мануфактурах Петра I, увеличить число трудовых армий, что смахивало на аракчеевщину: «…Принуждение играет и будет играть ещё в течение значительного исторического периода большую роль. По общему правилу человек стремится уклониться от труда. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное. <…> Рабочая масса не может быть бродячей Русью».

Как и Ленину, человеческое существование подданных не виделось Льву Давыдовичу ближайшей задачей: «…Надо обеспечить возможность жить стране хотя бы в нищенских условиях, сохранить города (откуда народ бежал за границу, к белым или в сёла). <…> Наш хозяйственный план, при максимуме напряжения трудящихся, даст не кисельные берега и молочные реки <…> при самых больших усилиях в ближайший период, мы направляем нашу работу на то, чтобы подготовить условия для производства средств производства. И лишь после того, как в минимальных размерах мы будем иметь средства производства, мы перейдём к производству средств потребления и, стало быть, предметы личного потребления, непосредственно осязательный для самих масс плод работы, получатся в стадии последнего звена этой хозяйственной цепи».

Чтобы управлять теми, кто гнул спину из-под палки, требовалось всё больше сотрудников государственного аппарата, о разрастании которого наркомвоенмор заявил с предельной откровенностью: «…бюрократизм и волокита заложены в самой структуре наших учреждений».

Тем не менее Троцкий на съезде с гордостью вещал о движении к социализму, считая продовольственные затруднения оправданными издержками: «Мы убили вольный рынок, эксплуатацию, конкуренцию, спекуляцию. <…>

Во время моего пребывания [на Урале] многие указывали на такой факт: в одной губернии люди едят овёс, а в другой, соседней, лошади едят пшеницу, и губпродком не имеет права перебросить пшеницу из одной губернии в другую…»

Впоследствии Лев Давыдович вспоминал о суровых буднях военного коммунизма, когда он вселился в покои самодержца: «Тяжёлое московское варварство глядело из бреши [царь-]колокола и из жерла [царь-]пушки. <…> Красной кетовой икры было в изобилии… Этой неизменной икрой окрашены не в моей только памяти первые годы революции». В кремлёвских продовольственных ордерах отмечается, что в ноябре 1920 года Троцкий не брезговал орехами, мёдом и монпансье.

Рабочие же и крестьяне прозябали не впустую – именно на IX съезде наркомвоенмор предложил отказаться от кадровой армии и перейти к территориально-милиционной системе, поставив под ружьё почти без отрыва от производства едва ли не весь народ: «…Если милиционная форма организации обороны рассматривается в развёрнутом виде, со всеми необходимыми вспомогательными учреждениями, со школьной и допризывной подготовкой с широкой организацией всех видов спорта в стране на государственный счёт, с созданием необходимых ристалищ, стрельбищ, тиров – то, несомненно, что развитая милиция, хорошо организованная, будет дороже уже по одному тому, что она охватывает несравненно более широкие массы», чем армия кадровая.

Далее он расписал грядущие тяготы: «…Это – армия дорогая. Она предполагает <…> широкую организацию на местах, она предполагает высокого типа кадры, она предполагает колоссальные запасы орудий и снаряжения. Это всё предполагает колоссальные расходы. <…> Если мы говорим о милитаризации труда, то мы ставим перед собой и другую задачу – индустриализацию нашей армии…» Подготовленная Троцким соответствующая резолюция была принята без прений и единогласно, то есть её поддержали и Ленин, и Сталин, являвшийся одним из делегатов с решающим голосом.

Постановление съезда по отчёту ЦК должно было обладать едва ли не всемирно-историческим значением: «Основным условием хозяйственного возрождения страны является неуклонное проведение единого хозяйственного плана, рассчитанного на ближайшую историческую эпоху».

Далее речь шла о способах воплощения этого великого замысла – «о мобилизации индустриального пролетариата, трудовой повинности (новой барщине), милитаризации хозяйства и применении воинских частей для хозяйственных нужд»; о сочетании пропаганды на народ «с репрессиями по отношению к заведомым бездельникам, паразитам, дезорганизаторам»; о «применении системы уроков, при невыполнении которых понижается паёк» в трудовых армиях; а также XV пункт, наиболее ярко показывавший торжество победившего пролетариата: «Ввиду того, что значительная часть рабочих, в поисках лучших условий продовольствия самовольно покидает предприятия, переезжает с места на место, съезд одну из насущных задач видит в планомерной суровой борьбе с трудовым дезертирством, в частности, путём публикования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь».

Но по-настоящему чудовищным стал XIII пункт – «Продовольственные задачи», что, однако, на первый взгляд не бросается в глаза: «1. Собрать путём высшего напряжения сил продовольственный фонд в несколько сот миллионов пудов. <…>

2. <…> Заготовка сырья должна основываться на системе государственной развёрстки и обязательной сдаче сырья согласно развёрстке. Должна быть применяема система расплаты за сдаваемое сырьё в известном, установленном каждый раз особо, размере продуктами и полуфабрикатами…» То есть следовало вернуться к бартеру – примерно в VIII век нашей эры, во времена родоплеменных отношений.

В действительности товарообмен уже тогда был прозван крестьянами товарообманом, поскольку в условиях, когда заводы вставали, продотряды отдавали за изымаемое зерно в лучшем случае квитанции, на которые нельзя было получить почти или вообще ничего. А забирали по развёрстке – определённой властями по своим потребностям, а не по возможностям села, что на практике вылилось в изъятие как минимум всего найденного товарного хлеба, а иногда и зерна посевного фонда.

У селян, весной 1920 года узнавших о решениях съезда, окончательно пропал стимул к производству больше, чем было необходимо для простого самообеспечения. Именно сокращение посевных площадей стало основной причиной катастрофы 1921–1923 годов. Да и коммунистический дефицит, острейшая нехватка промышленных товаров, топлива, а также даже уже и в селе многих видов продовольствия не способствовала успешной пахоте, посеву, сбору и хранению урожая.

То есть Ленин в 1920 году не желал массового умерщвления крестьян голодом, но принимал в расчёт возможность такого развития событий. Ведь приведённые выше его высказывания на IX съезде показывают, что он знал – положение с питанием в России стало удручающим. Да и как иначе? Ведь сам Ильич ещё весной 1918 года в тезисах по текущему моменту вольно или невольно заложил основы соответствующей политики на более долгий срок: