Историография личности Сталина как элемент историографии сталинизма выделяет несколько позиций культа в логике политического процесса с сочетанием в нем различных тенденций: 1) использование образа Сталина для укрепления власти, повышения к ней доверия со стороны населения; 2) значение культа Сталина в советской национальной идентичности; 3) роль культа как одного из ключевых элементов идеологии; 4) патриотическое звучание культа во время войны.

Задачи выделения общесоветского звучания культа, трудности его анализа в развитии и многообразии оттенков предопределяют разделение мнений относительно метаморфоз культа личности после марта 1953 г.

Корреляцию значений культа в разрезе адаптации впервые показал Л. В. Максименков, обращаясь к заседанию Президиума ЦК 10 марта 1953 г. Предположение автора о первичной предназначенности персонального культа Маленкова, как и его быстрое отсечение, дополняется заключением автора об интуитивном выборе наследниками коллективности руководства. Осуждая визуальные атрибуты персонального культа Маленкова, Президиум в целом ориентировался на культ Ленина и культ компартии. Перемены в интерпретации (весна-лето 1953 г. – персональный культ, с 1956 г. – деспотизм) неизбежно затрагивали идеологическую и административную сферы. К первой относились культовые ритуалы в идеологии, литературе, искусстве. В административном плане культ трактовался как отсутствие коллективного руководства, репрессии и произвол карательных органов. Преодоление последствий культа подразумевало принятие мер по ликвидации «извращений» на этих двух направлениях. Такое достаточно поверхностное определение, считает автор, привело к тому, что преодоление реальных, а не фиктивных последствий заняло долгие десятилетия. «При этом, – заключает Л.В. Максименков, – новые культы без изменения унаследуют многие вербальные атрибуты, коды, каноны, защитные механизмы и карательные прерогативы культа Сталина, а также семена его же саморазрушения (гротеск, абсурд)»[65].

Часть авторов подчеркивает значимость культа как морального критерия праведности, «правильности» правителя. «Культовый Сталин заполнял репрезентационный вакуум советской национальной идентичности, то есть выполнял конструктивную функцию свода, собиравшего под собой различные этнотерритории»[66]. В таком плане по инерции он продолжал выполнять функциональную миссию, поддерживая адаптивные возможности системы, влияя «правильностью» на способ обретения и поддержания формата власти наследниками Сталина. Однако достаточно быстро выявились различия, что предопределило расхождения относительно меры очищения от «извращений». Борьба за власть, расчеты Берии, его секретные записки в Президиум ЦК о преступлениях именно Сталина (включая «дело об убийстве Михоэлса»[67]) разрушали принятый формат. Вопрос о преодолении культа нельзя было связывать только с пропагандой и возлагать ответственность за культ на региональные кадры и Агитпроп.

По мнению Д. М. Фельдмана, термин «культ личности» – идеологическая уловка, новая пропагандистская схема из четырех попарно связанных идеологем, представляющих своеобразный четырехугольник: культ личности, репрессии, коллективное руководство, реабилитация. Первые две идеологемы характеризовали сталинское прошлое и наделялись негативным значением, вторые обозначали настоящее и будущее и имели позитивный характер. Логической конкретности в этих терминах не было. Иллюзия понимания создавалась благодаря распознаванию многократно виденного и потому казавшегося известным, в силу чего и понятным. Характерно, что из трех возможных идеологем -«культ Сталина», «культ личности Сталина» и просто «культ личности» – был выбран последний