Во время ужина мы сидели за большим столом, как по разные стороны баррикад. Взрослые вели чинные беседы, мы тупо молчали, уткнувшись в свои тарелки. Рита появилась с опозданием, за что получила стальной взгляд от отца, но не очень впечатлилась его сжатыми в узкую полоску губами и дёрнувшимся желваком на щеке.

Ей попадёт, – подумала я тогда и почувствовала, как засосало где-то внутри от страха. Но Рите, кажется, было плевать. По крайней мере, внешне.

– Какие хорошие душевные люди, – вздыхала мама, поглядывая на мрачного отца. Ей очень не хватало эмоций и общения.

– Типичные выскочки, – рубанул отец в своей прямолинейной манере.

– Ну что ты такое говоришь, Серёжа, – заволновалась мать. – Старая кровь, интеллигенты в третьем поколении. Или в четвёртом? – задумалась она, а я зажала ладони между колен, понимая: отец всё для себя уже решил. Ему чем-то не понравились Ланские, а поэтому вряд ли нас ещё ждут подобные встречи «под луной».

– Ты видела их детей? – пошёл в атаку отец. – Одна – будущая шлюха, второй – инфантильный сопляк под маминой юбкой. Отвратительно.

Он всегда мыслил негативными категориями и любил лепить ярлыки. Именно поэтому он не простил мезальянса Диме. До сих пор женитьба брата выводила его из себя и бесила. Именно поэтому я оказалась «на прицеле»: папа слишком давил на меня и не давал спокойно вздохнуть, контролировал каждый шаг и требовал ежедневного отчёта о моём времяпровождении.

Мама огорчена. Она тоже понимает, что это значит, а поэтому не смеет ему перечить, потому что выйдет ещё хуже.

– Как скажешь, дорогой, – произносит она покорные слова, но по её лицу я вижу: она не согласна, однако от наших желаний, хотений, внутренних ощущений ничего не зависит.

У нас в семье особое и главное мнение – только у отца. Он всё решает за нас, никогда не спрашивая ни мнения, ни совета.

Больше о Ланских у нас в доме не говорили. Отца что-то связывало с главой их семейства, но нам о том знать было не дано.

С Альбертом и Ритой мы слегка виделись в школе. «Слегка» – самое верное определение: Рита чуть старше, Альберт – меньше. Мимолётные кивки в коридорах – не более.

С Бертом мы столкнулись лицом к лицу много позже.

Стоял ноябрь, выпал снег – белый, мокрый, рыхлый. И этот снег окрашивался красным: Ланского били толпой за забором школы, в первом переулке.

– Да вы охренели! – взвизгнула я, как валькирия, и ринулась в бой. – Я полицию вызвала! – тряхнула телефоном, как ценным артефактом.

– Ну, Куня, тебе конец, – сплюнул в снег Гера Блистовский. – Валим, пацаны!

Гера умел действовать исподтишка. О его коварстве и подлости слагали легенды. К несчастью, я ему нравилась, и он одно время пытался ко мне клеиться. Даже Сашкины танцы не помогли: Геру запаяло, что называется, на мне.

– Не нужно было, – гундосо отозвался Берт, зачерпывая ладонью снег и прикладывая к разбитому носу.

– Да ладно тебе, – примирительно шагнула к нему я и достала из кармана платок. – Больно?

Я набила платок снегом и попыталась приложить к «боевой ране».

– Я сам, – уклонился Ланской и тряхнул растрёпанными волосами. Уши у него горели. То ли от холода, то ли от уязвлённого самолюбия.

– Приложи, так лучше будет, – протянула я ему платок со снегом.

– Спасибо, – поколебавшись, потянулся он к моей руке.

Наши пальцы столкнулись. Ощущение, будто током шарахнуло. Мы замерли. И он, и я. Глаза в глаза. И время, кажется, остановилось.

– Лада, – он не спешит забирать платок. Снег в нём тает он наших горячих ладоней, – не стоило вмешиваться. Теперь они будут преследовать и тебя за то, что заступилась.

Я фыркнула и сама приложила платок к его многострадальному носу.