У меня мысли – завалить и присунуть, трахать, пока сознание не вышибу. Из неё и из себя. Это издевательство чистой воды, и Лада бы не отказалась, прояви я настойчивость, но вместо этого мы занимаемся садо-мазо – делаем вид, что всё хорошо, и мы тут прилегли отдохнуть.

От обоих веет неудовлетворённостью. На какой-то миг становится тихо, только наше сдерживаемое дыхание нарушает ночную тишину.

– Мне показалось, ты изменился, Ланской, – проговаривает вдруг моя синеглазая ведьма. – Стал раскованнее и круче, заматерел наконец-то. А в результате – ты всё такой же закомплексованный подросток внутри.

Если она хотела меня задеть, то шиш. Я давно уже перестал комплексовать по каждому поводу.

– Я и стал, Бакунина, всем, о чём ты когда-то мечтала вслух.

– Неужели? – в её голосе прорывается сарказм. Может, ей так легче справиться со своим либидо – как знать.

Очень даже хорошо, что я сдержался. Дальше будет либо проще, либо хуже, но в любом случае, я удовлетворён результатом: она наконец-то перестала смотреть на меня как на чужака, что внезапно ворвался в её жизнь в грязных ботинках.

– Именно так. У меня, Бакунина, есть ряд принципов, которые я не нарушаю.

– И какие же это постулаты, осмелюсь спросить? – её чуть на кровати не подбрасывает от внутреннего зверька, что так и хочет кинуться и покусать меня. Браво. То ли ещё будет. Давай, оживай, Лада. А я подожду.

– Я не трахаю малолетних дурочек, замужних дам и монашек.

На миг снова воцаряется хрупкое равновесие. Бакунина, видимо, переваривает информацию. Потом до неё доходит. Я слышу возмущённый рык и не могу сдержать улыбку. Она вполне может её увидеть в тусклом свете ночника, а поэтому я пытаюсь удержать губы. Лучше её не дразнить слишком явно.

– Я монашка?! Кто тебе сказал подобную чушь?!

– Твоя ночная рубашка, – легко провожу пальцем по хлопковому «крылышку».

– Да ты ж сам её подсунул! – возмущается она и начинает возиться с яростью червяка, что попал в каменную ловушку, но во что бы то ни стало хочет прогрызть туннель к свободе.

– Не спорю, – пытаюсь успокоить Ладу, но она не в том настроении, чтобы смириться. – Мне уйти спать в другую комнату? Или на пол? Или будешь столь жестока, что усадишь меня на стул – охранять твой сон?

– На коврик, – фыркает она.

– Как собаке, – тяжело вздыхаю я и делаю вид, что собираюсь встать.

Лада тут же прижимает меня обратно к подушке.

– Ладно. Я сегодня добрая. Но за монашку отомщу.

– Предупреждён, буду терпеть.

– Слишком ты покладистый, Ланской, – ворчит она. – Это настораживает.

– Правильно, так и должно. Я дракон, а поэтому очень опасен.

– Всё равно я тебя не боюсь, Берт. И вряд ли это изменится.

Лада наконец-то затихает. Тёплая. Живая. Желанная. Её голова на плече становится тяжелее. Как и веки, наверное.

– Свалился же ты на мою голову, – речь её замедляется, становится тихой и путанной. – Нарисовался – не сотрёшь. Вечный след в моей душе.

Вряд ли она понимает, что говорит, но эти слова – самое ценное, что у меня есть. Всё же я ей не так безразличен, как она хочет показать. Это даёт надежду.

Лада засыпает, а я долго ещё лежу, пялюсь в потолок и боюсь пошевелиться. Рука затекла, но я не хочу менять положение, тревожить её, потому что сон у Ладки поверхностный и тяжёлый.

Через время она начинает всхлипывать и бормотать.

– Ваня, Ванечка, – прожигают плечо её горячие слёзы, – Вера! – и столько тоски и муки в её голосе, что меня пробирает до костей.

Кто они, эти Вера и Ваня?

Ревность едким жгутом разъедает грудь.

Я почти ничего о ней не знаю. Всё, на что меня хватило, – узнать её месторасположение и выследить. Всё остальное я бы хотел услышать лично от неё. Не копаться в её жизни чужими руками, не лезть туда, где она спряталась и ревностно охраняет свои тайны. Есть много других способов заставить её оттаять и раскрыться. Иначе нет смысла в том, к чему я стремлюсь.