Местные часто обращались к нему за помощью. Кто приходил за советом, кто – за утешением, а кто – просто за добрым словом. В деревне Антония за глаза любовно звали наш святой. Несколько лет назад, зимой, поскользнувшись на ледяной корке, покрывшей за ночь каменный проход, монах упал с верхнего яруса монастырской скалы, пролетев метров двадцать вниз на камни. Должен был разбиться насмерть, но вышло по-другому, он и сам не мог объяснить, как так случилось. Ни царапины не было, похромал разве что неделю.

– Не иначе как Бог уберег для своих, известных только ему целей, – решили деревенские.

Закончив молиться, Антоний, привычно опираясь одной рукой на стену, поднялся в кладовую. Задумчиво глядя на расстилающуюся перед ним долину, всю покрытую зеленью, перекусил вчерашней пшеничной лепешкой, помакав ее в горшочек с медом. Подул ветер, и окрестные вершины прибрежной гряды гор внезапно скрылись в набежавших облаках. Правее, совсем вдали, уже у самого моря, на Крепостной горе угадывались строения Верхнего города генуэзской крепости Чембало.

– Там, за бескрайними просторами Черного моря, лежит Византия, – вздохнул монах.

Окончив трапезу, Антоний поднялся, перекинув через плечо корзину для хвороста, и отправился в лес. Он не спеша шел по тропинке; вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра в кронах деревьев. По пути вдруг нахлынули воспоминания, образы из прошлого вставали перед глазами.

Простой ныне монах был из рода Кантакузинов, древней и влиятельной семьи, которая играла важную роль в политической и церковной жизни Византии. И будучи наследником этого рода, он не мог не осознавать ответственности, которую налагало на него происхождение. С самых ранних лет он был погружен в зыбкую атмосферу великого прошлого, мрачного настоящего и тревожного будущего, царившую при дворе и связанную с закатом империи.

Высокие налоги, междоусобицы и постоянные войны с внешними врагами истощали ресурсы государства. Само византийское общество, когда-то славившееся своей строгостью и моралью, постепенно растеряло эти качества. Религиозная жизнь тоже изменилась, хотя обряды и церемонии оставались важной частью, их глубокий духовный смысл был утрачен.

Монах вспомнил Великий дворец, где он часто бывал в юности. В величественных мраморных залах звучали голоса политиков, историков и священников, до хрипоты споривших о путях спасения государства, чьи границы уже давно были стиснуты в железном кулаке Османской державы.

Антоний дружил с четвертым сыном императора Мануила II, Константином. И тот, полностью осознавая размеры грядущей беды, считал, что только меч, только сила оружия, сможет спасти империю от неминуемого падения. Его убежденность была абсолютной, а уверенность в правильности выбранного пути – непоколебимой. Антоний, напротив, видел спасение в другом – в кресте, в истинной вере, которая могла бы удержать империю от сползания в пропасть, вдохнуть новую жизнь в некогда могучее тело Византии. Он полагал, что только духовное обновление способно возродить умирающее государство.

– Друг мой, – прошептал Антоний, в мыслях обращаясь к Константину, – ты всегда верил в силу меча, в мощь воина. Но разве не вера – наша истинная сила? Разве не крест – наш щит и опора?

Воспоминания перенесли монаха в тот день, когда они в очередной раз пытались найти путь из безвыходной ситуации, в которой оказалась их держава. Константин так сильно ударил кулаком по библиотечному столу, что разложенные на нем старинные трактаты об устройстве государственной власти, книги по истории подпрыгнули в такт. Его крепко сжатая ладонь опустилась прямо в центр карты, на которой еще единая Римская империя простирала свою властную длань на половину мира. Через открытое окно в комнату проникал аромат цветущих в саду роз.