Тут енот запрыгал и, кажется, даже захлопал в ладоши – мимо них проехал трамвай. Тренькая и светясь изнутри теплом, он встал на остановке неподалеку. Енот, держась левой лапой за его штанину, провожал восторженным взглядом тронувшийся и уходящий вдаль трамвай.

– Вот как. Ворон боишься, – енот тут же заозирался, – а трамваи любишь! – Тони кивнул.

– Покатай его, – нашлась мама.

– Может, он их только со стороны любит. Чисто платонически, – предположил он.

– Покатай и узнаешь. Да! Я рассказала Лелечке о Тони! – мама ликовала.

– И что Лелечка?

– Разумеется, она никогда не признает, что енот лучше игуаны. Но меня не проведешь.

– Понял, Тони? Даже Лелечке это известно.

Енот шел рядом, исполненный покоя и легкого любопытства.

– А что он делает по ночам в кухне? – поинтересовалась мама.

– Сидит и смотрит в окно. Музыку слушает.

– Интересно, – мама посмотрела вперед. – Мне надо в булочную.

– Нам тоже.

Когда они вошли, паренек радостно поприветствовал Тони:

– Отто фон Бисмарк!

– Тони, – поправила мама.

Паренек присмотрелся к еноту и вздохнул.

Расходились они снова с тем, что завтра встречаются и идут подышать.

– Эдак мы ее перевоспитаем, – с большими глазами сообщил он еноту, тот зажмурился.

Ночью снова бабахнула крышка унитаза. Он ругнулся про себя. Забыл напрочь. Енот мягко прошлепал в темную кухню. Вспрыгнул на стул. Потом на стол. Некоторое время слышно больше не было ничего. Снова с фикусом обнимается, предположил он, прикрыв глаза. Потом включилось радио, тихонько замурлыкав что-то не определимое отсюда. Он задремал. Через какое-то время Тони уронил что-то со стола, и радио смолкло. Он подождал, но вместо тихих шагов вдруг услышал, как в кухне открылось окно. Вскочив с постели, он в пару прыжков был на пороге кухни. В окно врывался ледяной ветер со снегом, на улице снова хорошо подморозило. Тони сидел на подоконнике и раскачивался под одному ему слышимую музыку. Удостоверившись, что никаких дальнейших рискованных действий енот не предпринимает, он ретировался под одеяло, решив дать этому любителю свежего воздуха немного времени. В конце концов, Тони в здравом уме, решил он. Всем бы такой.

Когда через четверть часа он стал подумывать о том, чтобы забрать одеяло из-под стола, енот вдруг закрыл окно. И вскоре он услышал тихо цокающие шаги в комнате.

– Ты же заморозишь свой фикус, – подал он голос.

Тони коротко хрюкнул и пошел спать. Наверное, это еноты так иронически хмыкают, решил он и вырубился.

Он занимался своим утренним кофе, оглядываясь то и дело на енота. Тот сидел, как ни в чем не бывало, на своем стуле, глядя в окно. Ноябрь делал вид, что вот теперь уже точно определился, он – зима. Начавшийся ночью снег, основательно все убелив к утру, сыпал теперь уже для проформы, мелкий и редкий. Тони с удовольствием и, ему так казалось, чуть ли ни с гордостью наблюдал за этим легким и прозрачным снегопадом. Как будто это его лап дело. Он налил молока, подогрел, вставил в кружку соломинку и поставил перед енотом на стол. Тони с радостью принялся за дело, улыбаясь ему голубыми глазами снизу вверх.

– Это ночью был разовый эксперимент или ты намерен теперь устраивать регулярные проветривания? – он отпил кофе, блаженство.

Тони смотрел на него, улыбался и тянул свое молоко через соломинку.

– Угу. Поискать что ли одеяло потеплее…

И тут енот кивнул.

– Я маме расскажу! – пригрозил он, и енот отвернулся улыбаться в окно.

– Как это – открыл окно?! Ты меня разыгрываешь. Тони сам открыл окно?!

– Вот именно.

– Да как же это может быть?

– Ну, вот так. Мы недооценивали его богатырскую силу.

Мама оглянулась. Богатырь, чуть поотстав, разглядывал писающую неподалеку собачку в несколько раз меньше него. Когда собачка, под его чутким наблюдением, закончила, она разразилась писклявым лаем в сторону нарушителя ее приватности, и богатырь припустил вперед.