– А не будешь за дамами подсматривать, – пристыдила его мама и вернулась к теме: – Тони! Тони, ты что, правда открывал ночью окно в кухне?

Енот, излучая неистребимое добродушие, кивнул. Миссионер на допросе, подумал он и хмыкнул.

– А зачем? – изумилась мама.

– Тут, пожалуй, все-таки слово возьму я, – он улыбнулся. – До этого он, по своему уже обыкновению, слушал радио…

– Что у тебя настроено? – встревожилась мама, словно речь шла о воспитании музыкального вкуса ее внука.

– Джаз.

– Хорошо, – мама явно успокоилась. – Продолжай.

– Спасибо, – он кивнул. – Он несколько ночей его уже слушал. А этой ночью вдруг выключил.

– Сам?!

– Ну, разумеется, сам. Сам включает – сам и выключает.

– Тони! – мама ошарашенно посмотрела на енота, тот вышагивал, невинно глазея на фонари.

– Ну так вот. Выключил он радио. И вместо того, чтобы прошлепать на свое место, он взял и открыл окно.

– Как же ты это допустил?!

– Мам, я спал!

– Как это ты спал, если ты слышал, как Тони выключил радио?! – мама негодовала.

– Ну, э-э, да. В этот момент не спал, он что-то уронил со стола, и я очнулся. Но я ж не думал, что он на это способен. Он же партизан. Ему поезда только под откос пускать. Вражеские.

Богатырь и партизан поравнялся с ними и, заглядывая им в глаза по очереди, бочком направился в сторону булочной.

– Ишь, понравилось сдобу лопать! – заметил он.

– Тони, это разве здоровая диета для молодого енота?! – мама пыталась посмотреть строго, но не вышло. – Ладно. Ты, кстати, посмотри в своем интернете, что ему можно, что нельзя, – сдала она позиции и пошла за енотом.

– Тони! – обрадовался паренек за прилавком. – Здравствуйте, – поприветствовал он и пришедших с енотом. – Можно ему орех?

– Можно, думаю, – разрешил он.

– Свежий? – мама прищурилась.

– Так точно! Сам ел! – доложил паренек.

– Ну уж… Тоже мне показатель, – проворчала мама, но рукой махнула что-то разрешающее.

Паренек кинул из-за витрины грецкий орех, и енот ловко его поймал. Паренек рассмеялся, а Тони стал с интересом обнюхивать подарок, то и дело бросая на них на всех довольные взгляды.

В булочную зашел еще покупатель. Мельком взглянув на енота, он возмутился:

– Написано же! С собаками нельзя! Что за безобразие?!

– Это енот! – сурово перебил его паренек.

Покупатель резво отскочил к стене и остался стоять там, не смея выйти в дверь, рядом с которой Тони пробовал на зуб грецкий орех.

Вечером, уже перед сном, он достал себе дополнительный плед, и они улеглись. И, как ни странно, уснул он быстро.

А проснулся от того, что раскрылся и замерз. Видимо, окно уже было открыто. Он завернулся в плед и прошел в кухню.

Енот сидел на подоконнике и вертел в лапах свою соломинку для воды. Вертел, вертел, а потом стал в нее дуть. Подует, повертит. Повертит, подует. Получался какой-то шепелявый присвист. С улицы доносились ночные звуки – шумел ветер, проезжали нечастые машины, хлопнула где-то дверь. Енота было почти не слышно. Какое-то время. Но вот он как будто настроился, половчее перехватил соломинку лапами и… заиграл. Окружающий ночной уличный шум как будто вдруг пропал. И ему стало слышно. Звуки из соломинки были тихие-тихие. Енот больше не раскачивался, не переминался с лапы на лапу. Звуки раздавались приглушенные, это определенно была мелодия. Странная мелодия, льющаяся легко и неторопливо. Он не слышал таких еще.

Его ноги должны были совсем застыть на полу. Но он не обращал внимания. Он слушал мелодию Тони, замерев на пороге.

Енот играл недолго. Когда мелодия стихла, звуки улицы вернулись, словно их отпустило. Тони зашевелился, снова стал перетаптываться, попятился на стол и потянулся к ручке окна. Он тихо и осторожно вернулся в постель. Лежа, почти не дыша, он слышал, как енот вернулся и вскоре мерно засопел на своем одеялке. А он не спал. В голове и звучала, и одновременно ускользала непойманная им мелодия.