Марка направили на ускоренный курс Харьковского танкового училища, потом – в полк легендарных Т-34, уже младшим лейтенантом. Стал лучшим в полку наводчиком орудия.

Я познакомился осознанно с моими дядьями уже после войны. Называл их сначала по имени и отчеству, потом часто по имени, никогда не используя слово «дядя».

Да, мы были киевляне, над нами нависала угроза Бабьего Яра, но мама моя София была управделами Киевского авиационного завода; в сентябре завод эвакуировали в Новосибирск, вместе с мамой и мной, и бабушкой.

Отец мой, Борис, ещё до нашей эвакуации, как специалист по технике радио и связи, был послан на Урал для совершенствования танковой аппаратуры. Точнее – сначала это предложение направили из Москвы заведующему кафедрой профессору Никитину, где и работал отец. Профессор отказался – не могу оставить кафедру в трудное время – и предложил моего отца, представив его как самого талантливого ученика. Никитин осознанно остался – активно сотрудничал с захватчиками, призывал к борьбе за самостийную Украину.

Бабий Яр случился без нас. Его не избежали два родных брата бабушки. Они воевали в русской армии ещё в Первую Мировую, называли Киев первой столицей России, были уверены, что город не сдадут, и не спешили с эвакуацией. А 19 сентября у Владимирского собора уже гремели вражеские сапоги, немцы хозяйничали в столице Святой Руси.

Но сейчас об Илье Наумовиче и Марке Давидовиче.

Илья был среднего роста, достаточно спортивный, но хрупкой тонкой конституции, шатен, скромной внешности. Марк, напротив, был крупным мужчиной, кудрявым блондином с голубыми глазами, сильным физически, даже имел спортивный разряд по боксу.

Илья уже в декабре 1942 года участвовал в Керченско-Феодосийской операции, целью которой была задержка продвижения немцев к Севастополю. Но успех был временный, хотя и временные успехи изматывали врага и заставляли его понять – победным маршем по России не пройти. В Европе было всё куда проще и торжественнее.

Десантник Илья при этом первом десанте получил первое ранение и повышение в сержантском звании. Ранение было вылечиваемым – после двух месяцев в госпитале и кратковременных офицерских курсов он стал младшим лейтенантом, вернулся в десантные части, участвовал в подготовке и проведении Керченско-Эльтигенской операции в ноябре 1943-го.

Илья Наумович был сдержан в рассказах о войне, и я с трудом, по обрывкам наших уже послевоенных бесед, конструирую детали его последнего боя.

В этом десанте Илья был назначен командиром роты. Вброд в ноябрьской холодной воде, под прикрытием ночи – удалось высадиться на скалистый берег, но немцы обнаружили и повели шквальный, истребляющий огонь. Рота залегла, огонь не прекращался. Наша артиллерия не оказывала ожидаемой поддержки. Илья поднялся во весь рост, с автоматом и гранатой, с призывом: «Вперёд!» … успел только бросить гранату и упал сражённый ответным огнём. Но рота рванула через расщелину скалы, не видимую немцами, и удалось закрепиться на берегу, обезопасив высадку подошедших частей нашей армии. Подобрали раненого и контуженного Илью уже санитарки другой части.

Был представлен командующим к Золотой звезде, но наградили орденом Красной звезды. Известие о награждении получил уже в госпитале. Илья – серьёзно контужен, левая рука перебита. Лечение – долгое, по разным госпиталям, последнее – в Военно-морской медицинской академии в Ленинграде. После очередной пересылки в другой госпиталь след его затерялся.

В 1943 году бабушка получила ответ на запрос в Москву о нахождении сына – маленькое письмецо на тонком полупрозрачном клочке бумаги. Оно до сих пор у меня в памяти – на машинке, под уже износившуюся копирку, было отстукано: «Ваш сын Илья Наумович Гуревич считается без вести пропавшим». Бабушка сжала губы и тихо заплакала.