Как-то Соня сообщила мне как большой секрет – в каком магазине будут давать не только чёрный, но и серо-белый хлеб. Чёрный желанный блокадный хлеб завозился в булочные уже в достаточной норме. Но иногда появлялся и кирпич серо-белого хлеба, а Соня как-то заранее узнавала – в какой магазин завезут этот хлеб, который для блокадников был настоящим лакомством. Только приходить надо было к открытию магазина, чтобы хватило этого лакомства, и с третьего класса мы с Соней ещё до школы забегали в этот магазин и отоваривались на всю семью и даже соседей по квартире, предъявляя собранные хлебные карточки.

В ответ на доброту Сони, я рассказал ей о заветной коробочке монпансье и отвёл её как-то к Грише. Гриша по-доброму посмотрел на нас и, открыв в очередной раз коробочку, протянул её сначала Соне, потом мне, приговаривая:

– Прошу, мадам! Прошу, месье!

Но Соня не всегда могла со мной гулять, она ещё училась в музыкальной школе, и мне порой оставалось только стоять у её окна и слушать душераздирающие звуки скрипки.

Внезапно Соня перестала появляться в нашем дворе. В школу, из школы шла в сопровождении бабушки. Завидев меня, приветственно кивала в мою сторону, была какая-то изменившаяся, грустная. Больше не отправлялась со мной к Грише. Мы были в пятом классе, шёл 1950-ый. Я рассказал маме. Мама помолчала, потом поделилась:

– Сонин папа арестован.

Я удивлённо:

– За что?

Мама очень тихо:

– Ни за что… Только не разговаривай ни с кем больше на эту тему.

Вскоре мы с мамой переехали в другой, далёкий район. В блокаду наш дом пострадал: бомба попала в соседний, смежный, дом, а наш получил от сотрясения трещины. Он был признан непригодным для жилья, его временно укрепили, но, когда я закончил седьмой класс, дом расселили.

***

Мама так и не устроила свою женскую судьбу. Судьбу эту составили самоотверженная работа, аспирантура, защита кандидатской, но в первую очередь (как я это постоянно ощущал) – материнская любовь и забота… и не проходящая с годами память об отце. Она постоянно вспоминала отца, просматривала довоенные, чёрно-белые, порой некачественные фото, заказывала умелым фотографам их обработку, иногда расцветку, вывешивала в рамках. Отца всё же наградили – орденом Красной звезды, и мама порой доставала из шкафа эту красную коробочку с орденом, открывала её… О чём-то думала отрешённо – может быть, как многие её сверстницы: ах, если б не было войны…

Мама была красивой и успешной, но, пока я был ребёнком, школьником, не хотела, наверное, нагружать меня отчимом, а потом…

Мама была другом, водила с детства в филармонию, в театры, приобретала в Мариинку абонементы. Любила поэзию, говорила: «Поэзия – это крылья, поддерживающие нас в этой жизни». Ей были благодарны моряки, которых она внимательно, с теплотой и участием лечила в Академии; зная её любовь к поэзии, дарили дефицитные сборники Пастернака, Цветаевой, Мандельштама… Отец тоже любил поэзию, музыку. Родственные души двоих – вопреки законам физики‒ притягиваются на всю жизнь, и потом никто и ничто не может их разделить. Однолюбы редки в наше время – теория относительности распространилась и на любовь. А может быть, картина ада, воспетая Данте, далека от реальности, и в наши адские времена любовь оживала, а в благополучные – сникает, размывается?…

После восьмого класса я решил поскорее помочь маме, много работающей, возвращающейся порой из-за дополнительных дежурств поздно с работы. Поступил в Техникум морского приборостроения, а после него – на работу в Институт им. академика Крылова, стал заниматься электромагнитными полями кораблей. Одновременно поступил на вечерний в Кораблестроительный институт, на ту же специальность, в память об отце – работать над безопасностью кораблей от мин, формируя магнитные поля кораблей.