Революцию Дубултянск пережил более-менее сносно. А потом началась паршивая жизнь. Местную церковь превратили в клуб «Красных пролетариев». Росписи на стенах отколупали. Купол взорвал к чертовой бабушке, прежде не забыв содрать с него всю позолоту. В вот иконостас пощадили. По указу вождя мировой революции его аккуратно вытащили из церкви и под покровом ночи вывезли из Дубултянска. А через сутки переправили в Петроград. Через месяц иконостас продали заграничным басурманам. Ткацкая фабрика так и осталась ткацкой фабрикой. Только теперь на ней шили одежду для красноармейцев и валяли валенки. Металлургический завод тоже не закрыли. Теперь здесь ковали молоты и серпы. Молодая страна поднималась с колен, и впереди у нее был светлый путь. Почти все искренне верили, что в конце пути – коммунизм!

Развалины бывших хором Батюшкова довольно быстро поросли мхом. Вскоре вокруг них заколосились хлеба. А в усадьбе Лунгиных года через три после октябрьского переворота разместился профилакторий для людей умственного труда. Здесь проходили всесоюзные семинары писателей, слеты известных врачей и посиделки чиновничьей своры. Говорят, раньше охота здесь была не плохая. Зверье всякое водилось: кабаны, косули. А зайцев вообще было столько, сколько нет в Австралии кенгуру. Славное местечко. Но чиновники в Дубултянск наведывались часто. Поэтому теперь здесь нет ни кабанов, ни косуль. А на зайцев местные жители смотрят, как ненцы на ежей.

Великая Отечественная обошла этот старый город стороной. Правда, после ее начала Дубултянск обнищал и как-то сразу опустел. Оборудование с обоих предприятий вместе с теми, на ком была бронь, спешно вывезли куда-то на Урал, а почти всех мужиков – на фронт. Остались только бабы, дети, старики и совсем уж немощные калеки. Больше никто не сеял хлеба. Указ Иосифа Виссарионовича безоговорочно гласил: «Враг не должен доползти до закромов Родины. Поэтому сеяние злаковых нужно немедленно прекратить, а всю, имеющуюся в хозяйствах живность передать в ведение соответствующих органов». И органы эти смели все подчистую. Даже жухлого зернышка не оставили. Вот за всю войну дубултянцев от голода и померло гораздо больше, чем погибло на фронте. Но это первейший закон военного времени. Против него не попрешь, даже если сильно захочешь. Так было всегда. И при царе Горохе, и при Иосифе Виссарионовиче. Да и в наши времена ничего не изменилось.

По окончании войны к выжившим после голода калекам присоединились бывшие фронтовики. Их воротилось совсем мало. Кто без ноги, а то и без двух, кто одноруким пришел. Но что сече отдал, того уже не вернешь. Дух города воспрял, и мирная жизнь Дубултянска стала постепенно налаживаться. Появились трактора, началась пахота. Хлеба заколосились снова. Но бывшие хоромы Батюшкова так и остались стоять во мху, да в бурьяне величиной в человеческий рост. Заработал клуб. В нем стали крутить трофейные фильмы. В усадьбу самоубийцы Лунгиной вновь потянулись советские писатели.

Уже через много лет на задах профилактория зажелтели первые кукурузные початки. В то время Дубултянск посетил первый оттаявший партийный деятель. Хрущев Никита Сергеевич. Великий мастер бряцанья обувкой. По чужой мебели особенно. Шуму тогда в городе было много, и в ту же пору по окрестностям Дубултянска поползли страшные слухи. Кто-то видел то ли призраков, то ли еще кого. Дубултянцы знали, что раз в год – в канун одного из полнолуний – в окнах дома Батюшкова мерцает призрачный свет. И даже можно различить туманные силуэты. Их ровно семь. Помелькают в окнах до первых петухов, а потом сразу и пропадают. Но до следующего года. Местные сначала грешили на заезжих писателей. Мало ли, нахрюкаются до свиного визга, вот потом и лазают на карачках по развалинам. Пьяные писатели они такие… бесшабашные. Море им по колено и враг по плечо. Это длилось до тех пор, пока великая держава не испустила дух.