Место Сергея занял Герой Социалистического Труда. А имя его я не запомнил. Но то, что он работал на заводе им. Калинина помню точно. К тому времени мне стало уже лучше. В библиотеке нашлась книга Казанцева, и я ее неторопливо почитывал. Вечером же слушал рассказы Коли Луция о первых изданиях модных теперь русских фантастов. Курьезные рассказки и крайне любопытные, доложу вам. А еще я не без удовольствия слушал воспоминания Героя Соцтруда о его армейских похождениях в Германии. А приходились они на время Чешского восстания. В общем, было очень познавательно и жутко интересно.

Случались еще и всякого рода курьезы. То подселят в соседнюю палату бывшего полковника, больного гепатитом, то человека, который по понятным только ему одному причинам совершенно спокойно сидит на кровати в совершенно невообразимой позе. Я как это увидел в первый раз, так сразу едва умом не тронулся. Сидит, простите, тощий мужик на заднице. В семейных трусах. Одну ногу просто в колене согнул, другую – за спину закинул. Зявку разинул, а глаза мутные-мутные… Но мужик этот вовсе никакой не йог, просто болен. А вот чем, увы, мне совершенно неведомо.

Больные и калеки лежали не только в палатах, но и в коридорах. Помню любопытную картину. Рыженького парнишку после седьмого января положили. В холодный коридор. Лежит и лежит себе, капельницы ему вроде ставят, и пожилая женщина его вроде как навещает. А однажды… Подходит к женщине врач, по разговору догадываюсь, что она мама паренька. И спрашивает она доктора:

–– Где же его одежда и документы?

Эскулап разводит руками. А мама продолжает, но уже с упорством:

–– Неужели его на улице подобрали голым и без паспорта.

А мороз-то, кстати, тогда уже заметно покрепчал. Паренька этого выписали через трое суток. Он сильно шатался, говорил еще плохо, но его выписали. Причем, не под расписку. К слову, сосед по палате Вова хорошо кормился за счет рыжего. То йогурт стырит, то банан, то яблоко или кефир, а то еще какой вкусный продукт. Но рыжему по барабану, он ведь ни черта не соображал… даже в момент выписки.

Или вот другой пример. Привезли мужичка, через сутки к нему пришли то ли друзья, то ли родственники. А спустя еще сутки мужичка выписали. Оказалось – бомж. Хотя, и прилично одетый. Одним словом, вписка и выписка в больницу была конвейерная. Такой же была и смертность. Под седьмое января врачи жаловались, что в морге уже мест нет. А родственники, сволочи, не спешат забирать трупы по причине праздников.

Когда Коля Луций уехал в реабилитационный центр на Первую линию Васильевского острова (прямо напротив «Феликсиона»), на его место тут же подселили дряхлого телом, но бодрого душой старичка. Было ему лет под девяносто. Дочь при больнице в столовой работала, вот и пристроила отца на время… подлечить разбуянившееся сердечко. Дед был крутой, все о бабах разговаривал. Каждую ночь надевал пиджак и пытался выйти через окно второго этажа на улицу. Он свято верил, что ему пора на завод, в третью смену. Приходилось хватать его уже на подоконнике и укладывать в кровать. А чуть позже, чтобы не буянил и по просьбе дочери, давать деду обязательную таблеточку димедрола. А, ну еще и об утке еще вовремя напоминать. Иначе кровать промокнет и в палате станет вонять, как в сортире.

В общем, примерно так все и было. Интересно то, что ни один из описанных моментов до сих пор не вызывает у меня и тени улыбки. Может, потому, что все это было так серьезно? Наверное. Именно поэтому я жду до сих пор извинений в свой адрес от тех, благодаря кому я все это испытал на собственной шкуре. Но эти люди столь бла-а-родны, что лучше пойдут своим путем. По костям и по макушкам, распространяя в пропахших дешевым табачком кулуарах нездоровый подковерный шепоток. Тоже мне, писатели, тоже мне – маэстры…