Тропка вела к остановке магбуса. На том месте, где только что был феррато, остались довольно глубокие вмятины от силовых подушек, будто он не единожды вот так поджидал. Стоянка же с другой стороны, еще два года назад перенесли, а тут и покрытия нет давно, вот и заметно.

Но Дара возмущенно свела лопатки, и Лайм бросился догонять.

Это была конечная. Окраина Центрального, у старого-престарого парка с насквозь прозеленевшей старой бронзовой оградой и коренастыми шиповниковыми кустами, росшими, как вздумается. Иногда и поперек дорожки, бугристой и перепаханной понизу корнями.

Сестра шла чуть впереди с видом человека совершенно точно знающего, что делает, и Лайм почти что успокоился. Перед ссорой родителей, она вот так же отцовский портфель с собой таскала. Едва ли не спала с ним в обнимку. Шипела, как голодный гуль над сорным ведром, стоило хоть кончик носа сунуть, чтоб узнать, что она туда напихала.

Парк закончился, и они вышли к небольшой круглой площади с фонтаном. Фонтан был такой же старый и зеленый от патины и склизкого мха, как и бронзовая ограда, что осталась позади. По центру – девицы с пузатыми банками. Щербатые. И девицы, и банки. И солнце садилось. Лучи, с трудом переваливающие через острые шляпы крыш, спотыкались на щербинах статуй и путались в прыскающих невпопад водяных струях.

Дома толпились вокруг. Места между ними было довольно, но палисадники так заросли, что сложно было разобрать среди теней, где заканчивается один двор и начинается другой. Однако окна много где светились теплом, а на оградах и углах потрескивали защитные контуры.

У дома с зеленой крышей только одно окно светилось. На первом этаже, справа от крыльца. А еще там тоже стоял знакомый магмобиль. Черный «мартон астин» отца. Только Дара свернула от фонтана налево.

Солнце как раз просело чуть ниже, а дома будто наоборот вытянулись вверх, и Лайму почудилось, что этим вот шагом он не просто налево от фонтана свернул, а вообще не пойми куда попал. Улица была и та, и не та. Даже свет в окнах казался тусклее.

Остановились. За оградой, вдоль, будто охранный контур, которого тут не было, тянулись кривые старые побеги с черными колючими стеблями, почти лишенными листьев, и редкими бутонами такого цвета, будто их в мертвую кровь макали.

Похоже, тут когда-то лавка была. Над крыльцом с покосившимся навесом беззвучно покачивалась нечитаемая вывеска. Казалось, должна бы скрипеть – цепь проржавела, но не скрипела. Сквозь провалившиеся ступеньки, ведущие к двери, пророс бурьян, в левой витрине не было стекол, и оттуда торчали колючие плети дикой розы.

Дом стоял, завалившись чуть назад, темный, настороженный. Это от того, что там давно никого нет?

Лайм моргнул, и картинка тоже моргнула, будто передающее заклинание в мониторе засбоило – все было серым. Свет, призрачный и блеклый, шел сразу отовсюду. Лайм обернулся. Тень от фонтана кралась по камням, делаясь похожей на странного длинноногого типа с дудочкой. И… будто все звуки исчезли, только фонтан… пел.

За бортиком, там, где Лайму было не видно, что-то шебуршалось. Что-то не-живое. Будто везут ладошкой по камню и ногтями… когтями задевает. Такой звук. Вот сейчас пальцы покажутся… Лайм вытянул шею и на цыпочки привстал, заглядывая, но тут Дара больно щипнула за руку, взяла за мизинец и потянула через косую калитку во двор лавки.

5. 5

Ноги сами понесли к провалившемуся крыльцу.

– Нет, другое, – заговорила Дара, выпустила мизинец и пошла за угол.

Лайм поплелся следом. Плеть цапнула, будто за ногу поддержала. Качнувшийся под просевшим козырьком фонарь мигнул осколком уцелевшего стекла. Закатное солнце отразилось, но все равно казалось – подмигнул. А дом… дышал. Далеко-далеко, как Копать, когда в шкаф залезает: не слышно, но если руку приложить – чувствуешь. Лайм убрал руку с растрескавшегося перильца, даже не понял, как ее туда положил – тянуло, и оттер испачкавшуюся ладонь о штаны. Все равно уже репьев насажал.