Мне было шесть лет, а она была почтенной вдовой за шестьдесят. Теперь мне за шестьдесят, и я помню ее рассказы – то, чему уже больше ста лет.

Звали ее Кларой Ивановной, и родом она была из богатой купеческой семьи. Теперь мне кажется, что на самом деле она была не Кларой, а Клавдией: вряд ли в консервативном купеческой семействе пожелали бы окрестить дочь именем, которого нет в святцах. Рассказывала она, конечно, не мне, а моей маме, когда мы жили у Клары Ивановны на даче. Я не все понимала из того, что говорили взрослые, да и мама гоняла меня – «Не слушай взрослые разговоры!» – но многое запомнилось.

– Танечка, – говорила Клара Ивановна, перебирая собранную смородину, – почему вы, родители, разрешаете ребенку называть вас на «ты»? В мое время мы звали родителей только «вы, маменька» или «вы, папа». Я и своих детей так же воспитала!

Действительно, ее собственные дети, которым тогда уже было за тридцать, всегда звали ее «вы». Впрочем, это не мешало дочери делать матушке замечания, и вполне решительно: «Мама, зачем вы своей ложкой в кастрюлю лезете?».

В другой раз Клара Ивановна говорила:

– Раньше, до революции, люди не такие были, как теперь, измельчали теперь люди. Вот мой отец какой сильный был человек – когда я уже лет семи была, так он одной рукой за одну ножку поднимал стул, а на стуле я сидела.

Я пыталась представить себе эту эквилибристику, и удивлялась, как это Клара Ивановна не падала при этом со стула. Может, и падала, но об этом умалчивала. И рассуждала дальше.

– Раньше, бывало, девушка, если где-то в общественном месте, так глаз не поднимет, скромно стоит. А теперь вон на автобусной остановке – только стреляет глазами во все стороны!

Ну, этому даже я в шесть лет не особенно верила – должно быть, думала я, скромная девушка просто незаметно «стреляла глазами».

После шли воспоминания о гимназии.

– Нас было три подруги, всегда втроем дружили. Нас звали «Рюмка, Стопка и Бокал». Рюмка была типа моей невестки – фигуристая такая, быстрая. Стопка – маленькая и толстая, совсем некрасивая. А Бокалом была я – самая высокая и худая.

Насколько я помню, Клара Ивановна не была особенно высокой – во всяком случае, это не бросалось в глаза. Но подруги, должно быть, были совсем невелики.

А потом – воспоминания о замужестве.

– Приданое – это очень была правильная вещь. Как же иначе жених поймет, хозяйственная ли невеста? Вот, помню, мы с маменькой как-то весной развешивали мое приданое, проветривали, а мой Андрей Михайлович шел мимо, увидел, и через неделю посватался.

Я потом всю жизнь удивлялась – неужели Клара Ивановна была настолько скромной, что не допускала влюбленности в себя Андрея Михайловича? Кстати говоря, тогда он был молодым унтер-офицером, а при советской власти дослужился и до генерала. Что дало повод Кларе Ивановне с важностью говорить по разным поводам:

– Уж мы-то, жены генералов, знаем…

Вот и все, что я помню из жизни столетней давности. Не картинка, не подробный отчет, а только эхо давно прошедшей жизни…

Фельдмаршал Паулюс вместе с остатками своей армии попал в плен под Сталинградом в начале сорок третьего года и пробыл в плену десять лет. В разных воспоминаниях говорится о разных местах, где его содержали – бывший монастырь в Суздале, сталинская дача в Кунцево, правительственная дача в Томилино. А я помню еще одно место – возможно, истинное, где он прожил последние годы своего плена.

Это станция Ильинская. Она, между прочим, недалеко от Томилино – то ли следующая, то ли через одну. Станция эта до сих пор есть, ехать надо с Казанского вокзала. Если ехать из Москвы, то сходить с платформы надо было на левую сторону от путей по ходу поезда.