Он не искал спасения. Он искал границу, за которой не будет повторения.

На брифинге он ни разу не посмотрел на экран. Он смотрел в стену, как будто уже видел, что будет дальше.

Спал по 4 часа – строго, как по расписанию, но каждый раз просыпался за секунду до сигнала. Его ноутбук был пуст. Единственный файл – аудиозапись детского голоса, читающего отрывки из Библии.

На вопрос, почему он решил участвовать в миссии, он ответил: «Потому что, возможно, я уже вернулся.»

Социолог, специалист по вымирающим культурам и постцифровой мифологии. Родилась в Илорине, в семье антропологов, последние 20 лет жизни провела на стыке этнографии, лингвистики и психологии глобальных трансформаций.

Амара говорила на 17 языках, включая 5 мёртвых. Отказ от машинного перевода она объясняла просто: «язык не переносит смыслы, он их порождает». Её исследования изучали, как технологии стирают память культур, заменяя ритуалы интерфейсами.

Несколько её работ были помещены в закрытые архивы ЮНЕСКО – не из-за содержания, а из-за точности. Она предсказала исчезновение четырёх языков за три года до того, как это было зафиксировано. Одним из её самых резонансных трудов стала статья «Мифология кода: как алгоритмы создают новые религии», где она показывала, что ИИ, будучи не субъектом, уже начал воздействовать на структуру коллективной веры человечества.

Во всех анкетах и опросах Амара избегала ответа на вопрос о мотивации. Вместо этого, она написала:

«Если бы вы узнали, что человек – это повтор, вы бы продолжили?»

В её квартире стены были исписаны от руки цитатами на разных языках: от шумерского до игбо. На запястье – татуировка в виде древнего символа времени из культуры догонов. У неё не было семьи, только архив – 47 терабайт зафиксированных голосов и песен, многие из которых уже не существовали в живом исполнении.

В психологическом профиле отмечено: «Амара не боится будущего. Она боится забвения.»

Для неё полёт был попыткой зафиксировать суть человека до того, как он снова себя забудет.

Все они были утверждены Советом в течение 72 часов.

Они не пересекались до этого ни разу.

Но уже в первых протоколах психологической адаптации началось странное:

– Акира говорит, что Майя напоминает ему жену.

– Джон уверен, что Амара читала ему сказки в детстве.

– Майя говорит, что во сне слышит голос Акиры.

– Амара случайно произносит фразу, которую говорил отец Джона.

Автобус космического агентства Канады шёл по заснеженной равнине между полосами аэродрома. Серебристый кузов гудел с приглушённой вибрацией, будто сам знал: везёт не людей, а нечто гораздо более тонкое.

В салоне пахло холодным пластиком и стерилизованным металлом. Лампы тускло пульсировали над четырьмя фигурами, сидевшими на отдельных креслах, разделённые не расстоянием, а тишиной.

Акира сидел у окна. Его пальцы лежали на подлокотнике – аккуратно, симметрично. Он не смотрел в окно – он вслушивался. Снежный вихрь за стеклом отражал рассеянный свет фар, и казалось, что не автобус движется – а мир скользит мимо, следуя какой-то невидимой формуле.

Он даже не моргнул, когда автобус резко затормозил. Только его зрачки едва заметно сузились – он уже знал, что это произойдёт.

Через проход, почти напротив, сидела Майя. На коленях – блокнот, исписанный микроскопическими символами, не похожими ни на один язык. Возможно, это были цепочки аминокислот. Возможно – молитва. Она вела запись вслепую, не глядя, не думая, будто чья-то рука двигалась вместо неё.

Иногда она поднимала глаза и задерживала взгляд на других. Дольше обычного. Слишком долго.