. И одиночество. Мой вам совет: соглашайтесь на любую помощь, кто бы ее ни предлагал. Зато мне не пришлось ее ни с кем делить. Знаете, в конце концов я поняла, какое это счастье. Мы были так близки! Мы и сейчас близки. И вы к этому придете. Станете друг для друга всем.


В ту ночь мне не спится. Тишина не успокаивает, а давит. Я привыкла реагировать на каждый писк, и когда не слышу ни звука, моя тревога зашкаливает. «Какое это счастье», – вертятся в голове ее слова. У меня получится! Я буду стараться изо всех сил, и все получится.

Но беспокойный ум упрямо возвращает меня в Нью-Йорк, к двойному стуку люков под колесами проезжающих по Авеню А такси, к заливистому вою сирен. Туда, где я предпочла бы сейчас оказаться.

На рассвете, когда приходит время очередного кормления, я открываю дверь спальни и тихо-тихо, на цыпочках, иду на кухню за стаканом воды.

При виде меня она прикладывает палец к губам. Эш, не просыпаясь, ест из бутылочки.

Это я должна быть с ним, говорю я себе. Как мне наладить связь с ребенком, если кормить, обнимать, успокаивать его будет кто-то другой?

Утром я ей все говорю.

– Я вам так благодарна за эти пару ночей! Спасибо, что помогли ему наладить режим, а мне дали возможность выспаться.

– Была рада помочь.

– Думаю, дальше мы и сами справимся.

– Вот как? Вы уверены?

Неужели она обиделась? Или просто удивлена? Впрочем, не важно: я знаю, что это правильное решение.

– Уверена.

– Что ж, у вас есть мой номер – на случай, если я снова понадоблюсь.

– Да.

– Ну хорошо. Тогда удачи вам, Стиви. – Она надевает шарф, собирает свои вещи. – У вас чудесный малыш.

– Спасибо.

На пороге няня оборачивается.

– Со временем станет легче, – говорит она. Потом улыбается и тихо закрывает за собой дверь.

И мы снова остаемся одни.

Двенадцать

Мы с Лексом стояли на крыше клуба, ожидая начала вечеринки. Был теплый апрельский вечер; солнце постепенно опускалось между небоскребами, расцвечивая окна огненным заревом. Внизу, словно костяшки домино, выстроились вереницей вдоль обочины черные лимузины. Открылась дверь. Тротуар осветился вспышками фотокамер.

Лекс глянул на часы.

– Представление начинается! – сказал он.

Мы сели в лифт и спустились на первый этаж.

– Так и будешь в кепке? – спросила я.

– Угу, – кивнул он.

Я ни разу не видела Лекса без вязаной шапки или кепки. И уже готова была поверить в теорию Нейтана о том, что Лекс скрывает под головным убором редеющую шевелюру.

– И в них? – Я показала на тряпичные кеды, выглядывающие из-под штанин небесно-голубого костюма.

– Конечно.

Лифт остановился на первом этаже. Двери открылись.

– Охренеть! – прошептал Лекс.

Прямо перед нами, под люстрой в виде спутника, в окружении толпы из одетых во все черное мужчин и женщин, стоял высокий мужчина в точно таком же наряде, как у Лекса, – от тряпичных кед до бейсболки. Это был актер со званого ужина Джесс.


Лекс направился к нему, протягивая правую руку.

– Классный прикид! – донеслись до меня слова актера.

«Попытка не пытка», – подумала я, написав его имя на плотном кремовом конверте с приглашением. Он внимательно слушал, когда я рассказывала о клубе, и даже казался заинтересованным. Но я совершенно не рассчитывала, что он и в самом деле придет.

Нейтан стоял наверху лестницы с коктейлем в одной руке и мини-тако с рыбой в другой.

– Выходит, я был прав насчет платья? – крикнул он, перекрывая смех и болтовню.

В прошлую субботу мы облазили весь Сохо в поисках подходящего для меня наряда – такого, чтобы, как выразился Нейтан, «все сразу поняли, кто здесь соучредитель». «Но ведь я не соучредитель!» – возразила я. «Вот именно!» – ответил он.