Ночная няня оказывается совсем не такой, как я представляла. Она настоящая великанша: гигантская фигура заполняет весь дверной проем, заслоняя падающий из коридора свет. Во время рукопожатия моя ладонь тонет в ее ручище. Рядом с ней я чувствую себя ребенком, а Эш, когда она его укачивает, и вовсе выглядит как мальчик-с-пальчик.

И все же, несмотря на пугающие размеры, она, похоже, милая и добрая. И никуда не исчезает, как вечно занятые акушерки в родильном отделении. Когда она баюкает Эша, гладит его пушистую головку, что-то шепчет ему – так тихо, что я не могу разобрать ни слова, как ни пытаюсь, – он сразу успокаивается.

Зато я почему-то напрягаюсь. У меня совершенно нет желания брать на руки своего ребенка, но видеть его на руках у кого-то другого немного странно.

– Похоже, ему очень удобно, – говорю я, стараясь не выдать недовольства.

– Я ведь уже давно этим занимаюсь… – Помнится, Джесс говорила, что благодарные клиенты прозвали эту няню «заклинательницей младенцев». – Хотите его подержать?

– Нет-нет, продолжайте.

Я стараюсь запомнить малейшие детали, чтобы потом использовать их самой: под каким углом согнут ее локоть, насколько сильно прижата ладонь к его головке.

– Как проходят первые недели после выписки? – спрашивает она.

– Спасибо, хорошо, – сухо отвечаю я. Что мне еще сказать? Что я на грани?

– Устаете, наверное? Ваша сестра сказала, что вы совсем одна.

– Думаю, все мамы устают с младенцами – не важно, одни они или нет.

– Конечно. Именно поэтому я и здесь. Ну а теперь расскажите мне о ночном режиме малыша.

Я вдруг чувствую себя как на экзамене, к которому не успела подготовиться.

– Если честно, у него нет никакого режима. Обычно около половины десятого я даю ему бутылочку. А дальше – как пойдет.

– Ну, это поправимо, – говорит она. – Я могу помочь наладить кормление по часам.

– Буду вам очень признательна.

– Скажите, вы его пеленаете?

– Нет, а надо?

– Некоторым малышам это нравится; им так уютнее – как будто они снова вернулись в материнскую утробу. И тогда они быстрее успокаиваются.

Сколько же я всего упустила!

– Научите меня?

– Конечно.

Няня кладет Эша на пеленку и, словно эксперт по оригами, ловко заворачивает его в ткань.

– Готово! Буррито с младенцем. Если хотите, можем еще пару раз сделать это вместе ближе к утру. – Она смотрит на часы и добавляет: – Думаю, вам пора баиньки.

До меня не сразу доходит, что речь обо мне.

С тяжелым вздохом, означающим «неужели мне и правда придется его покинуть», я подхожу к плетеной люльке и склоняюсь над Эшем.

– Спокойной ночи, мой хороший!

Я впервые его так называю.

– Не волнуйтесь, мамочка, с ним все будет в полном порядке, – заверяет она.

В ответ я улыбаюсь «храброй» улыбкой, толкаю дверь в спальню и закрываю ее за собой. Какое облегчение! Я ложусь на кровать и проваливаюсь в сон.

Я просыпаюсь в четыре. Груди – словно два шара для боулинга; верхняя часть пижамы промокла насквозь. Бегу в кухню и вынимаю из стерилизатора молокоотсос. Ночная няня сидит на диване, не отрывая глаз от «корзины Моисея».

– Все в порядке? – шепотом спрашивает она при виде меня.

– Не понимаю, почему молоко продолжает прибывать, – отвечаю я.

– Вы сказали, что перестали кормить грудью три дня назад?

– Да. Сначала убрала пару дневных кормлений. Мне кажется, молокоотсос только стимулирует выработку молока.

– Вам придется сцеживаться, если не хотите заработать мастит. Когда закончите, принесите молоко мне – покормлю малыша. Чего добру пропадать? Все лучше, чем сливать его в канализацию!

В течение следующего часа я сижу в ванной на унитазе, чувствуя, как силиконовые воронки то втягивают, то отпускают мои соски, и слушая злобное ворчание насоса. Я думаю о няне и ее всенощном бдении в соседней комнате. О том, что Эшу с ней, похоже, очень хорошо. За всю ночь я не услышала ни единого писка, хотя стены довольно тонкие. Неужели она так и просидит до утра у плетеной колыбели, готовая подхватить его на руки и утешить, едва он откроет глаза?