Странно, конечно, что девчонке в восемнадцать лет только спокойствия и надо. Но она всегда была такой: нелюдимой, не разговорчивой. Ответ всегда знала, да руку не тянула. Хотелось лишь одной ей понятного счастья. Не как у родителей: всегда вместе, а точно чужие люди. А она там и вовсе пятое колесо. Они даже сильно не возражали, когда она собралась в Барсуковку жить. Только посетовали, что хотели ее учиться в город больше отправить, а она в лес.

Алиса побрела домой вдоль полей с убранной пшеницей и сложенными стогами. В таких стогах спать лисой – одно удовольствие, но сейчас отчего-то не хотелось даже на минутку окунуться в аромат свежескошенной травы. Видно, его отсутствие огорчило ее больше, чем она думала.

Ночной воздух заметно похолодел. Девушка обернулась лисой и побежала в деревню. Так будет теплее и быстрее. А еще в облике лисы не так остры обиды.

А вот домовым ночная прохлада была не помеха. Они дождаться не могли, когда хозяева лягут спать, а они беспрепятственно смогут промыть им косточки, как и каждый вечер до этого.

– Моя по радио услышала, что если гусь стоит на одной ноге, то зима будет холодной, – рассказывал рыжий, густо усыпанный веснушками домовой.

– А моя, представляешь, домой какой-то телявизор притащила. Теперь ерунду не только слушает, но и смотрит, – ответил ему сосед.

– Тьфу ты! Что за бабы? Хуже нежити!

– Там показывали, как мужик по кладбищу ходит и дату смерти угадывает. А второй – причину.

– Некроманты, что ли?

– Да не-е-е, Епифан, – отмахнулся от соседа рыжий. – Какой там. Ряженые-посаженные.

– Битва, что ли? – пытался отгадать Епифан.

– Во! Она самая.

– Ведьмы, Кузьмич, на тебя нет, – зацокал сосед. – Она б с тебя всю дурь с твоими передачками повыбила.

– Да погоди ты. Там же и полезное показывают. Вот одна передачка есть, как огурцы мариновать рассказывают и как помидоры подвязывать.

– Тю-ю-ю-ю, Кузьмич. И ты туда же! За шесть сотен неужто не научился?

Кузьмич-то научился, да больно ему любопытно было наблюдать, как картинки на экране мигают. Но признаваться в этом другу он не хотел.

– А я, представляешь, вчера этой самой битвы насмотрелся, когда моя уснула, и на крыльцо сов послушать пошел. А там лиса по огородам бежит. Я глядь, а глаз-то не блестит. Человечий, значит.

– Да не, Кузьмич. Это ты, видно, плохо рассмотрел, – отмахнулся от соседа Епифан. За шесть веков он его хорошо узнал. Чего только не виделось ему.

– Зуб даю, – сжал маленькие кулачки домовой, сердясь, что друг ему не верит. Ну, привиделась ему в прошлый раз смерть с косой, а то – Петька с сенокоса возвращался. Но он же признал свою неправоту. – А у меня их всего восемь осталось.

– Откуда у нас тут лисавке взяться? Нюра как год померла.

– Не знаю откуда, но вот куда делась, проследил. В Грачатник завернула, – указал на дальний черный лес Кузьмич. В прошлом году там случился пожар, и трава так и не повылазила. Лишь одиноко чернели толстые стволы берез.

– Дела-а-а, – все равно не поверил другу Епифан. – Я у тебя спросить все хотел: чего хозяин с рукой перемотанной?

– Так он вчера вечером с сенокоса голодный пришел, а Карасиха его хрясь скалкой. Мол, на обед все сожрал и сейчас руки тянешь.

– Бессовестный ты, Кузьмич, – цокал языком Епифан. – Домовые в дом покой и порядок нести должны.

– А чего я виноват, что ли? – заерзал на месте нечистик. – Вот предки их мне всегда блюдце с молоком, ломоть хлеба, а когда и горшок каши оставляли. А эти все попрячут, одни карамельки на столе.

– Какие тебе карамельки? У тебя же восемь зубов!

– Оттого и восемь, а лежали бы пышки, глядишь, больше сохранилось.