– Даже детских?

– Может, у Иришки где и были спрятаны, я не знаю. На глаза не попадались.

– А ей нравилось, что дочь рисует?

– Мы не обсуждали это. Я знал, что она шлёт ей деньги. Не спорил. Но когда Иришки не стало, а эта вертихвостка даже на похороны не приехала, мол денег нет, я психанул. Сказал, давай, взаймы дам. Она сказала, что не хочет лезть в кабалу, и мать у неё в душе живее всех живых. Она за неё какой-то там обряд буддийский закажет, и это, мол, будет равноценно.

– Ты не поверишь, но для неё это действительно так. Она не врала. Ты ждёшь соблюдения привычных традиций, а по большому счёту именно твоей жене приезд на похороны, возможно, и не был нужен. Он был нужен тебе. Ты почувствовал в этом неуважение к ней, к тебе. Но это твои чувства. Понимаешь о чём я?

– Ей было трудно приехать и отдать последнюю дань? Уважить если не мать, то хоть меня?

– Она не видела в этом смысла, – поймав недоуменный взгляд Аркадия, я подняла ладонь, – стоп, я говорю не за себя, это не я бы так поступила, я пытаюсь проанализировать её мировосприятие, исходя из твоих слов о ней. Я не защищаю её и не оправдываю. Я пытаюсь понять. Если тебе это неприятно, я готова заткнуться и извиниться.

– Как ты на раз настроение считываешь. Нет, не надо. Пробуй. Мне, конечно, больно. Очень больно. Но я люблю её и хочу понять.

– Можешь показать фотографию дочери?

– Да не вопрос. Он достал бумажник и вынул оттуда фотографию девочки лет десяти.

Сначала я возмутиться хотела, что старая фотография, и я не о такой просила, а потом понимание нахлынуло волной. Я смотрела на фотографию в его руках и понимала, что сейчас если открою рот, стану его врагом, как стала врагом Нелли. И потеряю, потеряю хорошего друга, и ему не помогу, напротив, лишу последних сил. Ну почему же я всегда всё порчу? За что мне такая доля портить в общем-то замечательным людям жизнь? Я зажмурилась и с трудом выдавила:

– Красивая она у тебя девочка.

– Говори! Я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать. Так вот, я тоже предпочитаю правду.

– Аркадий, пожалуйста… Ты возненавидишь меня… можно, я оплачу заказ и уйду? – не открывая глаз, едва слышно проговорила я.

– Ты этим и так сказала слишком много. Говори до конца! – в его голосе послышался напор, и я сдалась.

– Ты хочешь вернуть свою девочку в то состояние, когда ты был для неё единственным кумиром. Ты гений, у тебя дар и благоволение небес, она слабее, и в твоих силах перекрыть ей пути развития, кроме как быть беспомощным ребенком подле тебя. Она вернётся, немного погодя вернётся, поломанная и несчастная, потому что там стена, тобой созданная стена, и она поймёт всю тщетность своих попыток. Но счастья тебе это не принесёт, хотя всю свою оставшуюся жизнь она проведёт подле тебя и по твоим правилам.

Аркадий долго молчал, потом хриплым голосом спросил:

– Это можно изменить?

– Ты можешь. Купи любую её картину и повесь в своём кабинете или помоги ей её кому-то продать. Дальше всё у неё пойдёт, как по маслу, – проговорила я, потом резко встала и, сказав, что мне надо срочно в дамскую комнату, отошла от нашего столика.

Аркадий не останавливал меня, он был весь в своих мыслях.

Я подошла к администратору, с большими чаевыми оплатила заказ и попросила передать моему спутнику, что мне стало дурно, и я ушла.

После чего отключила свой телефон и, не оборачиваясь, вышла из заведения. Да, я решила трусливо сбежать, потому что была не в силах выслушивать от него, какая я тварь. Я снова шла по улице и взахлёб рыдала, не обращая внимания на прохожих. Кто-то подошёл ко мне, предложил помощь, но я лишь головой помотала, мол, нет, не надо.