– И ты все-таки не считаешь, что…

– Александр, моя задача не убивать насекомых, а разбираться, как они живут.

– Ну, понятно, но вот этот шершень будет поедать пчел, мух, бабочек, пауков, не говоря уж о том, что люди будут расставлять на него ловушки, а в них будут гибнуть божьи коровки, осы и прочие. Из-за этого самого шершня исчезнут тысячи насекомых!

– Я своими руками никого не убиваю.

Йохан и Уго делали ставку на спонтанное восстановление баланса в природе, они отнюдь не утратили оптимизма и доброжелательности, не сомневались в том, что под воздействием глобального потепления хищные птицы перестанут улетать на зиму и слопают личинок всех этих шершней.

Александр бросил быстрый взгляд на Констанцу: он знал, что разговор про насекомых затрагивает в ней самые глубинные струны, пробуждает печаль, которую он всегда пытался разделить и в коконе которой вот уже двадцать лет проходила часть их общения. Сам он в любой козявке видел переносчика микробов. Констанцу лишило дочери двукрылое существо весом в три миллиграмма, комар, переносчик японского энцефалита, который навеки отсек ее от Гуджарата, от Химачал-Прадеша и от материнства.

Они расположились на каменистом пляже, достали бутерброды, уселись кружком. Очень хотелось развести костер, хотя бы в чисто символическом смысле, но это даже не обсуждалось. Александр следил за шершнем, который крутился поблизости, – его приманил пирог с картошкой, который они только что распаковали. Остальные не обращали на шершня внимания. Тот уселся меньше чем в двух метрах, на камне, будто провоцируя их. Можно было бы прихлопнуть его курткой, но Йохан и Уго этого бы не одобрили. Впрочем, речь шла не просто о паразите, который корчил Александру рожи, но о новом враге, которого Александру приходилось опасаться всякий раз, когда он подходил к живой изгороди или расчищал подлесок, тем более что враг этот был убийцей, и ко всему прочему добавлялся риск, что в один прекрасный день телка или корова засунет нос в гнездо, спрятанное в кустарнике, и потом ей конец. Все эти годы местные жители, к полной своей неожиданности, обнаруживали гнезда под навесом у бассейна или в электрическом счетчике, год от года шершни селились все ближе к поверхности почвы, причем прятались они виртуозно, представляя опасность даже для детей и собак.

– Почему ты не ешь?

Констанца протянула ему последний кусок пирога, пока их спутники разливали из термоса горячий кофе.

– Сахар?

– Нет, ни в коем случае.

Шершень сидел неподвижно. Нужно все-таки его прихлопнуть. По крайней мере, он нейтрализует этого и тем самым ослабит остальных, этот vespa velutina[3] не просто его личный враг, но и угроза всему человечеству.

Поднявшись до зоны леса, они пересекли открывавшуюся к востоку площадку, на которой лежали деревья, поваленные ураганом 1999 года. Соснам удалось уцелеть и в горизонтальном положении, корни не вырвало из земли, они с завидным упорством продолжали дышать. Этот участок напоминал великий хаос, но при этом отличался завидным здоровьем: землю прикрывали ветки, почву обогащала сыпавшаяся со стволов труха и дождевая влага, и этим воспользовались тысячи насекомых, птиц и грибов. Загнивая, деревья продолжали дарить другим жизнь.

Они разом остановились, чтобы вслушаться в голоса миллиардов живых существ, переговаривавшихся в тишине. А потом раздался гул, низкий звук, заставивший всех напрячь слух, и непроизвольным движением, почти против воли, Александр взмахнул курткой, висевшей на плече, и сильным ударом прихлопнул шершня.

Хотя в выпуске новостей в час дня изображение стерильных палат в клинике Бордо, помещений с отрицательным давлением, в которые отправляли зараженных, показали размытым, родители вывернули громкость едва ли не до предела. Фредо зажал уши руками, в качестве насмешки над Анжель и Жаном. Нужно сказать, что Фредо был точен как часы, по крайней мере в том, что было связано с работой, – а про остальное вообще мало что было известно, кроме как что он живет богемной жизнью, а бывшая в свое время втянула его в какие-то мутные махинации. Однако каждое утро ровно в 12:55 он снимал перепачканные землей сапоги и надевал домашние туфли, прежде чем войти в дом; он бы спокойно обошелся и вовсе без туфель, но мама не позволяла: она считала, что ходить по дому босиком – верный способ накликать смерть.