К вечеру деревушка становилась более оживленной, так как туристы начинали возвращаться со своих экскурсионных прогулок в уютные гостиницы. Столики возле баров и ресторанов, как правило, были все заняты, а улицы наполнялись звоном посуды и тихой болтовни.

Обычно отец вел меня в кафе неподалеку от дома Саймона и угощал мороженым, а потом мы шли в сувенирную лавку, где он покупал какую-нибудь книгу, чаще всего рассчитанную на гостей: туристический гид или исторический очерк. Иногда, к моему неописуемому счастью, это были сборники детских сказок, мифов и легенд. Затем он предлагал вернуться в дом, чтобы там почитать при свете лампы, так как на улице уже было темно, но я знал, что этого не произойдет. Как только отец перешагивал порог дома, неважно, был это родной дом или дом мистера Уилкса, к нему сразу же подлетала мать с ворохом проблем, связанных с его работой, и все внимание отца переключалось на нее.

Будучи профессором нейрохирургии, Лэсли Хаббард, так звали моего отца, всегда был очень занятым человеком и большую часть своего времени он проводил в больницах, на пленарных заседаниях и принимал участие в медицинских форумах. Часто отца заставляли вернуться на работу прежде, чем у него заканчивался отпуск. А с появлением гуманитарного фонд в Демократической Республике Конго, я практически перестал видеть его дома. Каждое его возвращение было для меня праздником.

Поэтому я просил отца почитать мне книгу прямо на улице, сетуя на то, что весь день сидел дома и никуда не ходил. Я думаю, он догадывался о том, что мне хотелось провести с ним побольше времени.

Фонарей на улицах деревни практически не было, и нам приходилось сидеть за свободным столиком в шумном баре «Черная лошадь», недалеко от дома мистера Уилкса.

Когда отец читал мне, все звуки мира, казалось, растворялись, и существовал только его голос. Он заставлял меня следить за текстом глазами. Буквы путались и прыгали со строки на строку, я не мог уследить за тем местом, которое он мне читал. Но я все равно мог слушать его часами напролет.

Моя детская влюбленность в отца была почти одержимостью, и все же я не могу даже с силой вспомнить хоть один момент, когда он разочаровал бы меня. Порой мне хотелось, чтобы с ним случилось что-то плохое, когда он по несколько месяцев не возвращался домой. Мне начинало казаться, что отец не любит меня, что у него есть кто-то другой. Расценивал его долгое отсутствие как предательство. Поэтому после того, как его сбила машина, я винил во всем себя – что это именно я накликал беду своими бесконечными обидами на отца.

Я помню, как впервые мама сильно кричала на отца, когда он сообщил ей, что вынужден уехать в Африку, в самый очаг эпидемии вируса Эбола. Она не понимала, какое это имеет отношение к его профессии, орала, что эпидемиями и вирусами занимаются специальные учреждения эпидемиологии и инфекционных заболеваний. Тогда она еще не знала, что он за ее спиной организовал свой личный благотворительный фонд имени Лэсли Хаббарда, а я был слишком маленьким, чтобы понимать все это.

После основания фонда, он стал все реже возвращаться домой. Он говорил, что это невыносимо – принимать столь резкие контрасты между ситуацией в Конго, где царила крайняя нищета и голод, и цивилизацией, где за несколько сотен фунтов стерлингов ты можешь сходить в фешенебельный ресторан всей семьей и отужинать самым вкусным и сочным бифштексом в городе, при этом не прилагая никаких к этому усилий. По словам отца, это буквально сводило его с ума. В последние годы я запомнил его с вечно усталыми мутно-зелеными глазами. Кожа его была странного неестественно-темного оттенка – он казался настоящим аборигеном, изгоем. Коллеги в больнице тоже не могли найти с ним общий язык. Они пытались отговорить его. Упрашивали, чтобы он бросил эту затею и больше не уезжал в Африку, но Лэсли продолжал фанатично преследовать идею того, что он еще может помочь этой стране.