– Не думаю, – едва слышно ответил Левремов, приподняв голову. – Но не в том смысле, в котором думаете вы.

Только глядя в глаза репортёра, Анатолий осознал степень перемены тона своего голоса, ведь в их расширении он увидел сильное изумление.

Экономическое положение России не сильно отличалось от состояния общемирового обложения проблемами. Розовым пони, используемым для демонстрации в качестве достижения российского отрочества, был факт отсутствия стагнации. По её широким континентальным просторам важно прогуливалась стагфляция. Не было и широкомасштабных программ разлива благотворительных борщей тиараносцам частного бизнеса. Подачки получила лишь горстка крупных компаний, состоящая с государством в особо пикантных хореографических отношениях. Банк России в ответ на эскалацию мирового кризиса первоначально снизил процентные ставки, но ожидание галопирующей инфляции быстро лишило его единственного средства оправдания своего существования.

В Америке труженики ФРС смогли позволить себе занять “мягкую” позицию по вопросу необходимости подливания масла в плазму. Они снизили ставки до абсолютно нуля, попутно презентовав очередной проект по сносу мировой денежной системы. ФРС вновь принялась скупать токсичные активы банков, а её баланс, согласно требованиям символичности последствий своих действий, превратился в помойный бак.

Тогда оценку мер государственной инвазии предоставил Пол Кругман:

– Проекты наших монетарных и фискальных властей отличаются монументальной неэффективностью[31].

Чуть позже Кругман добавил, что власти упустили две ключевые проблемы: недостаток спроса и недостаток доверия, – указав, что очевидным решением дефляционной проблемы является принятие законопроекта о поддержании ФРС инфляции на уровне четырёх процентов в течение пятнадцати последовательных лет. Он, будучи кейнсианцем по существу своей душевной организации, поддержал ариетту Милтона Фридмана в порядке обязательности проведения ритуала внутридисциплинарного братания во имя достижения конфессионального многообразия.

Мандельброт как-то сказал, что в экономическом пространстве всё сородно поветриям моды. Вчера особые пособия способствовали процессу натирания мозолей на стопах кейнсианских манекенщиков. Сегодня мюли рвут и протирают апологеты монетарной конгрегации. И пусть не одним страхом они всегда были едины, но это именно дефляция в своём феноменальном проявлении есть та ужасная реалия миростановления, к которой смена моды в форме отношения недопустима ими в любой мере.

Для тех, кто не плюёт на могилу Кантильона, не имеет значения, является ли государственное посягательство в денежные отношения программой “ценовой стабильности” или “стабильной инфляции”, ведь экономический рост дефляционен как феномен. И потому негативные эмоциональные коннотации, сопровождающие дефляцию совершенно необъяснимы. Создаётся впечатление что именно дефляция роста повышает в интервенционистах их глюкокортикоидный фон, а не далеко не состояние депрессии или же кара в виде краха. Конечно, здесь можно и поспорить. Но другое бесспорно. Инфляционизм и кредитная экспансия как средства поддержания имиджа всесилия великого властителя стимулирует в адептах этатизма выработку дофамина. Зависимость понятна. Гранты то ученным мужам на экономические исследования выдаёт тот патрициат, чей имидж весь профессиорат в общем-то призван поддержать.

Что же касается оплота общественного презрения рыночных отношений, то им несомненно является структура “распределения” их результатов. Отсутствие интереса к развертыванию процесса смещения этой структуры преподносится очень навязчиво. Что в общем-то не очень-то прилично. Если было принято решение не просто вторить общественному презрению, то можно было бы заметить, что предшествующее распыление благотворительных борщей, ритуально пропущенных сквозь глотки стратегических пищеварительных систем, сильно меняет всем весь мир. Если же суть