[32] ничтожна, то, разумеется, в процессе манифестации собственного недовольства важен один лишь артистизм. И потому, после законодательной легализации практики частичного резервирования, принудительной картелизации банковской системы, после сотен программ благотворительной помощи и без того богатому патрициату необходимо нам и всем другим просто по-братски взяться за ручки, драматично выпучить свои системы обозрения и исступлённо потаращиться на коэффициент Джини, впаяв капитализму непростительное обвинение в обогащении не нищих и обнищании живых, уже живущих в нищете.

Но вот звучит рапсодия кейнсианского успения. Но это ведь неправда. На деле он припарковался сам в каком-то хосписе, где под надзором реаниматологов обращает в интеллектуальное рабство новые партии переднескамеечных ботанов с их кейнсианскими псалмами. По части диагноза был прав, конечно, только Джерри Джексон: «Кейнсианство чем-то напоминает чудовище Франкенштейна – оно всё никак не умрёт».

Громов обещал Азраилову выпустить его мертворожденный фельетон, но вскоре просто отказался. Со стороны Громова это был жест, но не ответ:

– Я её не одобряю, – сказал он, когда прочитал книгу. – Богатство, которое ты создал, превышает возможности твоего тела по получению удовлетворения. А спасение всех остальных от них самих – дело недостойное высот твоего гения. Книга поразительна во всём, но я понимаю её жизнеутверждающего повествования. Она чудовищно прекрасна. Но именно это поставит тебя на колени перед подошвами её хулителей и судей, – Громов смотрел Азраилову в лицо, словно стоял в обсерватории спокойствия.

Азраилов выпустил книгу за свой счёт. Комментаторы отмечали её «внутреннюю логику, правда, по меркам проктологии». Книга не была забыта в собственной безвестности, но и не стала обсуждаемой. Ей был вынесен обвинительный вердикт.

Глава восьмая. В поисках чего-то реального

На зеркальной поверхности круглого стола отражалось несколько овалов телесного цвета. Если бы какой-нибудь позитивист решил, что эти отражения – Фаберже, то он бы оказался прав. Это действительно были лица, единым фатумом которых было намерение разбиться.

Внеочередное собрание Национального финансового совета было экстренно созвано с целью выхода из сложившегося кризиса. Тем днём его осанистые члены неостановочно потели во имя своей Матери-страны. И только один из них положил её достойной шагистики, в которой беззаветно упражнялся, нервозно шествуя вперёд-назад под собственный бубнёж под нос из активистского сонета: «Нужно что-то делать!»

Вдруг в этом потеющем пространстве послышалось евангелистское послание от Алексея, который назывался Тихонов, министр финансистов Российской Федерации, что был бессменен, как Христос, в сём пантеоне из богов:

– Главное, что нам необходимо предотвратить, – это инфляционные спирали, инфляционный виток, когда за инфляцией индексируются бюджетные расходы, за индексацией бюджетных расходов растёт инфляция и так далее и тому подобное. И сейчас, несмотря на все сложности и противоречия, нам необходимо это остановить.

В господине Тихонове всегда было много материи. Её немыслимое количество недвусмысленно подтверждало, что он, подобно множеству чревоугодников, не видел в сытости предела. Искушенные статистики его финансового ведомства кулуарно подшучивали над его весом. Для них по правилу трех сигм, он был по-гауссовски невероятен как Елисей где-то в архее.

– Прежде чем перейти к этим проблемам, – произнёс представитель президента, которого в народе величали Софистом-библеистом, – я бы хотел подчеркнуть, что уровень безработицы исторически беспрецедентен. А умалить перспективы его потенциального роста не хватит и претенциозности нашего Господа. Нужен решительный поворот. Нам необходимо привнести в эгоистические мотивации постыдные коннотации. Что в общем-то не так уж сложно. Житие Пантелеимона и преподобного Сампсона, мы огласим примерами неповторимых добродетелей. Скажем, что деньги и слава, от которых они отказались, а чернь в отчаянии так чает, их ненавязчиво растлевают. Поэтому я предлагаю объявить общественное обнищание нашим официальным экономическим ориентиром, о чем мы все будем вещ…