– Садись, кибернетик, – мрачно сказал Витька. – Четвёртым будешь. А то втроём аж страшно начинать.

– А по какому поводу выпиваем без закуски? – осторожно спросил я.

Роман молча сотворил блюдце с нарезанным дольками лимоном.

– Случилось что? – Я стал догадываться, что повод невесёлый.

– Случилось, – подтвердил Роман.

– У Татьяны теперь есть научный руководитель, – сказал Эдик.

– О, её в отдел назначили? Так это же здорово! – я не понимал их горя. – А к кому?

– Ты не поверишь, – Витька смотрел на коньяк, и я понял, что не к Жиакомо.

– Мы сами поверить не могли, – сказал Эдик, и версия с Кивриным отпала.

– В этом нет никакого смысла, – пробормотал Роман, и я вычеркнул Невструева.

– Смысла? – переспросил я и осёкся. – Да ладно! Не может быть…

Это и в самом деле не укладывалось в голове. Что ей делать в отделе Смысла Жизни? Кому вообще пришла в голову такая странная идея?

– Страннее не бывает, – подтвердил Эдик.

– Однако Невструев одобрил, – сообщил Витька.

– Эрго бибамус5, – подытожил Роман. Витька сотворил четвёртую рюмку для меня и разлил коньяк. Я неуверенно протянул ёмкость, рассчитывая чокнуться. Не поминки же.

Мы всё-таки чокнулись. Выпили. Молча поставили рюмки. И снова уставились на коньяк.

– Слушайте, но это действительно неожиданно, – сказал я, чтобы хоть как-то взбодрить магистров. – Мне показалось, что на том январском экзамене Хунта был совсем не в восторге.

– И тем не менее это даже не факт, а то, что есть на самом деле, – сказал Роман.

В целом я понимал, что так огорчало магистров. Работа Татьяны в другом отделе ограничивала возможности общения с ней, по крайней мере в рабочее время, а рабочее время в нашем институте могло занимать 24,5 часа в сутки. Но все «неурочки» были исключительно добровольными. В чуть более выгодном положении оказывался Корнеев – отдел Универсальных Превращений занимал правое крыло шестого этажа, а отдел Смысла Жизни находился на седьмом.

– Будем, – мрачно сказал Эдик. Мы присоединились.

– Но я всё равно не понимаю, что вас так огорчает, – сказал я, прожевав лимонную корку. – Ну, поработает она у смысловиков, подучится. Это же не навсегда.

– Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь уходил от Хунты, – заметил Витька.

«А ведь верно, – подумал я. – На него жалуются, но из его отдела не переводятся. Интересно, почему?» Впрочем, из всех недостатков человеческих за профессором числились разве что повышенная вспыльчивость, слегка превышающий норму педантизм и неразборчивый почерк. Он был требователен к своим сотрудникам, но и к себе тоже. Всегда держал дистанцию, но это всё-таки лучше навязчивости Мерлина или вечного «мон шер» от Выбегаллы6. Был неразговорчив, а когда говорил, то нередко выражался столь витиевато, что чтобы отличить его язвительное замечание от комплимента, требовалась специальная подготовка. Однажды смысловики решили извлечь из своих филологических мучений хоть какую-то пользу и выпустили к 1 апреля «Краткий толковый словарь хунтовщины». Машинописное издание мгновенно разлетелось по институту и стало настольной книгой для желающих вербально уничтожить оппонента. А сотрудники отдела Абсолютного Знания даже включили ссылки на этот словарь в опубликованную статью о совершенной непостижимости истинного смысла слов. Надо отдать должное чувству юмора профессора – он написал на словарь рецензию, но чтобы понять её, требовался уже не краткий, а полный словарь. Как учёный Хунта был безупречен. Безупречность вообще была его кредо.

– Меня терзает одна мысль, – прервал мои размышления Эдик. – Я подозреваю, что Хунта взял её не просто так. Не исключено, что он собирается использовать её…