– Что?! – разом подскочили мы.

– Да подождите, дайте договорить! Использовать её в своих исследованиях. Она ведь необыкновенный человек. Чистая душа.

– Добрая, – согласился Витька.

– Бескорыстная, – подтвердил Роман.

– Наивная.

– Честная.

– Идеальная модель, – закончил Эдик. – Вы понимаете, в какие темы её можно включить, сколько экспериментов на ней можно поставить?

– И несть им числа, – пробормотал Роман.

– Не позволю! – грохнул кулаком по столу Витька. – Завтра же пойду к Невструеву…

– И что? – остановил его Роман. – Что ты ему скажешь? Наши домыслы и предположения? Фактов-то нет.

– Значит, надо их собрать!

– А собрать – значит сначала допустить, – сказал Эдик.

– Никто не поверит тебе, Виктор Павлович По-Уши-Влюблённый, – вздохнул Роман. – Скажут, что свихнулся от ревности.

Выпив ещё по одной, магистры всё-таки собрались и разработали план действий. Поскольку их занятия с Татьяной никто не отменял, было решено их продолжать и не пропускать и не переносить ни одного. Каждый день надлежало узнавать у Татьяны, чем её нагружают смысловики. Витька взялся выяснить, над чем конкретно сейчас работают в отделе Хунты и нет ли в разработке потенциально опасных тем. Мне было поручено следить за заявками от смысловиков и при малейшем намёке на расчёт чего-то светлого и чистого немедленно сообщать в штаб. Ну и танцы, конечно, решено было продолжать с удвоенной энергией.

Прошла неделя, за ней другая. Опасения магистров казались совершенно надуманными. Татьяна выглядела весёлой. Свободного времени у неё, конечно, поубавилось, но она не унывала. В отделе ей дали не особо обременительное задание на обработку результатов, она спокойно им занималась, ей помогали. Она говорила, что ей очень интересно, что исследования смысловиков идут на стыках психологии, социологии, философии, истории и даже лингвистики, и при этом есть масса возможностей для постановки экспериментов и создания моделей.

Хунту за это время она видела лишь однажды. Он ненадолго зашёл в лабораторию, с Татьяной не общался, только спросил завлаба, успевает ли она сдать свою часть работы к сроку. Она успевала.

Магистры приободрились. За окнами зазвенела капель, и солнце надежды снова светило всем. Но чем решительней наступала весна, тем яснее становилось, что Татьяна склоняется наконец сделать выбор.

Танцевальному клубу наскучили дворцовые реверансы, и Терпсихоров охотно отступил, освободив место национальным ритмам. Особый интерес вызвали латиноамериканские танцы, и Татьяна начала разучивать с группой сальсу, румбу и ча-ча-ча. Девушки занялись пошивом костюмов. Для Дёмина была подготовлена отмазка про «зажигательные танцы свободолюбивых жителей бедных окраин Рио-де-Жанейро», где (шёпотом добавлял Корнеев) «все ходят в белых штанах».

Латиноамериканские ритмы лучше всего давались Роману. И Татьяна всё чаще выбирала его, когда надо было показывать парные движения. Румба была освоена наполовину, когда Роман рискнул пригласить Татьяну в кино. Она мило улыбнулась и согласилась. Паритет рухнул. Витька и Эдик вздохнули и отступили.

Завкадрами знал, что теперь танцевальный клуб собирается чуть ли не каждый вечер. Именно это обстоятельство и было заявлено, когда он в категоричной форме намекнул Терпсихорову, что пора продемонстрировать результаты культмассовой работы. Филидор Жоржевич вздохнул и попросил Таню подготовить программу отчётного концерта.

Концерт был назначен на последнюю неделю апреля. Танцоры репетировали каждую свободную минуту, не обращая внимания на косые взгляды коллег. Приплясывали в курилках и в очереди в столовой. Дискутировали в первой и третьей позициях. Боком скакали по коридорам. Грациозно скользили по лабораториям среди столов и приборов. Я лично наблюдал, как Корнеев, сидя за пишущей машинкой, верхней частью тела печатал, а ногами выделывал какие-то па. Отдел Линейного Счастья, среди сотрудников которого было много участников клуба, и вовсе стал походить на бродвейский мюзикл больше, чем на научно-исследовательское подразделение, благо Киврин был не против. Девушки метались между лабораториями, танцполом и швейными машинками. В лабораториях и у швейных машинок всё чаще оказывались дубли. В помещении клуба танцев ночами напролёт горел свет. Директор терпеливо закрывал на это глаза и с улыбкой слушал ворчания Камноедова про перерасход дармовой электроэнергии и протёртый паркет. Сашка Дрозд рисовал афишу.