– Почему не пустили?

– Понимаете, когда сполохи в коконе, они беззащитны, поэтому они окукливаются в особых секциях гнезда, куда почти никого не пускают. А разряд – это очень… интимный процесс, наблюдать за которым приглашают только уважаемых сполохов, которые в некотором роде становятся духовными родителями того, кто выходит из кокона. Калида очень давно добивалась этой чести, и, скажу вам, если уж кто-то из нас этого заслуживал, то она! И вот седмицу назад её наконец позвали. Вы бы видели, как она была счастлива! Готовилась, извела нас вопросами о том, что надеть и как стоять на церемонии, – он добродушно усмехнулся. – Представляете, впервые человек стал бы… почти духовным родственником сполоха! – в его глазах на мгновение сверкнул простодушный восторг. – Но, к сожалению, после вчерашнего они немного остыли к людям.

– Это очень грустно, – опуская голову, промолвил брат Ингольберт.

Какое-то время шли молча, но было видно, что у инквизитора внутри кипят вопросы, и наконец один из них вырвался наружу:

– А как вы отличаете сполохов-самцов от сполохов-самок?

– О, это очень легко. У самок более тяжёлое брюшко и голосовые придатки немного светятся зелёным. Но вы не знаете главного, – Аскольд хитро прищурился. – Каждый из них то самец, то самка, – дав странникам прочувствовать это откровение, он продолжил: – До пятой линьки у них вообще нет никакого пола, а после неё они всегда выходят самцами, но где-то через полтора года опять линяют и становятся самками – этот период длится года два с половиной, затем новая линька – и сполох опять оказывается самцом. Так может повторяться сколько угодно раз.

– Вот так дела, – схватившись за бороду, протянул Вальтер.

– Но вот мы и пришли.

Коридор вывел в небольшую камеру, где гроздья красных злых огоньков раскладывали сложный узор теней на тяжёлом бумажном занавесе, а лапы двух сполохов выстукивали суровый ритм, которому вторили удары древков алебард с костяными наконечниками. Завидев путников, часовые пошуршали между собой, потом обернулись к Аскольду – и с ним у них случился безмолвный, явно магический диалог, после которого одна из многоножек накрутила себе вокруг башки что-то вроде бороды и кудрей из сушёного мха и, приоткрыв занавес, стала раздвигать расположенные за ним плотные серо-синие кущи, похожие на грязный, обросший лишайником колтун великана. Когда между этой странной субстанцией и стеной образовался проход, сполох стал вертеть головой и щёлкать жвалами – но едва ли кто-нибудь догадался бы, что это значит «Валите уже!» если бы Аскольд не пришёл на помощь.

– Ещё увидимся, – уверенно промолвил маг.

– Вы так думаете? – спросила Кейтлин.

– А кто, по-вашему, повезёт спящую царевну в Морауэнбах и будет там следить за приборами и отгонять любопытных? Калида ни за что не бросит сполохов, – он улыбнулся. – А Габора одного не отпустят.

– Ну, до встречи тогда, – кивнул Вальтер. – Только лошади-то наши где.

– Идите, сами всё увидите, – Аскольд махнул рукой.

Многоножка нетерпеливо заскрежетала, топнула сразу четырьмя лапами – и странники по одному, пугливо прижимаясь к стенке, перебрались на другую сторону, где внешнюю занавеску придерживал ещё один сполох. Этот был от макушки до хвоста замотан мхом и всё время поправлял задирающийся краешек своего странного покрова у основания одной из рук, заодно смахивая капли, которые блестели у него, как иной раз у человека на усах в осеннюю пору, но отчего-то не под челюстями, а вдоль боков.

У замшелого стража крылатки были придавлены одеянием, поэтому он мог лишь топать и шипеть – да и в любом случае спрашивать у него дорогу не имело смысла. К счастью, дальше вёл единственный, уходящий вниз коридор, на полу которого солнце пролило немного тёплого, долгожданного света – и, хотя возле занавески было тепло и душно, через пару десятков шагов бродяг встретил лёгкий ласковый ветерок.