Она тут же отвернулась, словно боялась, что я увижу в её глазах что-то ужасное. Или, что ещё хуже, не увижу ничего, как у Ларина.

– Ты уже знаешь, – тихо произнесла она. Её голос был тонким, как паутина, готовая порваться от малейшего дуновения.

– Да, – ответил я, и это короткое слово повисло между нами, тяжёлое, как надгробная плита.

Я закрыл дверь и сел на шаткий стул у стены, слушая, как дождь барабанит по крыше – монотонный ритм, похожий на пальцы, нетерпеливо стучащие по столу. Она стояла у окна, сжимая ладонями виски, словно пыталась удержать мысли внутри головы.

За окном проехала машина, её фары на мгновение осветили комнату, и тени прыгнули на стенах, как живые существа, жаждущие добычи.

– Ты пыталась вернуть его, – сказал я. Это не был вопрос.

Она вздрогнула, словно я ударил её. Её плечи напряглись под тонкой тканью блузки.

– Я… я просто хотела его вернуть, – прошептала она. В её голосе слышалась такая тоска, такая невыносимая боль, что на мгновение я почти понял её. Почти простил за то, что она выпустила на свободу.

Но только на мгновение.

Я почувствовал, как внутри меня поднимается злость – горячая, яростная, как лава, прорывающаяся сквозь корку безразличия, которую я так долго культивировал.

– Вернуть? – мой голос прозвучал резче, чем я намеревался. – Ты хоть понимаешь, что ты привела обратно? Ты имеешь хоть малейшее представление о том, что ты выпустила в мир?

Она резко обернулась, и в свете тусклой лампы я увидел, как её глаза сверкнули – не от слёз, а от какого-то внутреннего пламени, которое ещё не было полностью поглощено.

– Ты думаешь, я не знаю?! – закричала она, её голос сорвался на высокой ноте. – Думаешь, я слепая? Думаешь, я не вижу, что это не он?! Что это… это что-то другое, что надело его лицо, как маску?!

Её слова отразились от стен, заполнили комнату отчаянием, а затем растворились в тишине. Только дождь продолжал своё монотонное постукивание.

Я не ответил. Что я мог сказать?

Она провела руками по лицу, размазывая слёзы и тушь, оставляя чёрные полосы, как военный камуфляж.

– Сначала он был… таким же. Как прежде, – её голос стал тише, наполнился воспоминаниями. – Он помнил всё. Каждую мелочь. Как мы встретились. Нашу первую ссору. Имя собаки, которая у меня была в детстве. Он говорил со мной так же, как тогда. Смеялся так же. Смотрел так же. Он был… идеальным.

Её голос надломился на последнем слове.

– Но потом… – она задрожала, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать то немногое, что в ней ещё оставалось. – Потом он начал меняться.

– Как? – спросил я, доставая блокнот. Старая привычка, даже сейчас, когда я столкнулся с чем-то, что не поддавалось логике и рациональному анализу.

Она сглотнула, и в тишине этот звук показался неприлично громким.

– Он стал смотреть по-другому. Как будто через меня. Как будто я была стеклом, а он видел что-то за мной. Что-то… древнее. Голодное, – она сделала паузу, собираясь с силами. – А потом я начала забывать вещи. Маленькие. Ничтожные. Наши первые встречи, запах его кожи после душа, какие-то старые разговоры, которые раньше помнила наизусть. Они просто… стирались. Как будто кто-то медленно вычёркивал их из моей памяти. А он… – она сжала ладони в кулаки с такой силой, что костяшки побелели, – он становился живее. Как будто с каждым моим забытым воспоминанием он становился более… реальным.

Я закурил, позволяя дыму заполнить лёгкие. Потребность в никотине была почти болезненной – последний якорь в мире, который стремительно терял связь с реальностью.

– Он тебя ест, Эвелина, – сказал я, выдыхая дым. – Не твоё тело. Твою сущность. Твои воспоминания. Твою душу. Что бы это ни было, оно питается тобой.