– А может, они и правда репетировали. Может, кто-то использовал это, чтобы подставить её.

– Или она – отличный лжец.

Щелчок трубки. Харрис откинулся назад, прижал пальцы к вискам. Всё больше пазлов, но картинка не складывается.

Внезапно в дверь что-то просунули. Конверт. Он распахнул дверь, но в коридоре уже никого не было. Лишь удаляющиеся шаги эхом отдавались у лестницы.

На конверте – ничего. Ни имени, ни марки. Внутри – фотография.

Чёрно-белая, слегка размытая. На ней – трое. Делл, Вивиан… и кто-то третий, повернувшийся боком. Мужчина в шляпе. Почти не видно лица, но Харрису хватило и этого.

Он уже видел его сегодня. На стене офиса Киннера.

Фотография с банкета – прокурор, пожимающий руку Деллу.

А теперь – всё совсем запуталось.

Харрис вернулся за стол, приложил фотографию к свету и тихо сказал:

– Кажется, ты тоже играешь свою роль, Киннер. И, чёрт возьми, она мне не нравится.

Сквозь стекло окна неоновая реклама клуба на углу вспыхнула красным. Словно предупреждение. Или сигнал к началу новой сцены.

Сансет-Бульвар начинал утро лениво, как актёр, задержавшийся на съёмке и не выспавшийся к следующему дублю. В воздухе висел запах кофе, пыли и бензина. По сторонам улицы строения отбрасывали длинные, перекошенные тени, как декорации, оставшиеся от старого нуарного фильма.

Харрис Колдвелл ехал медленно, приоткрыв окно своей «Импалы». Радио молчало – он не включал его с тех пор, как получил письмо. Газетная вырезка до сих пор лежала в бардачке, как кусок улицы, вырванный из контекста.

Дом Делла Рида находился в отдалении от центра – не то чтобы особняк, но и не скромное жильё. Двухэтажное здание, скрытое за живой изгородью, выглядело вычурно, будто строилось для кого-то другого – более шумного, менее одинокого.

Он припарковался у тротуара, заглушил двигатель и несколько секунд просто сидел, глядя на вход. Полиция закончила работу два дня назад. Дом был закрыт, но официально – не опечатан. Как будто все уже решили: дело закрыто, виновная найдена.

Харрис не торопился. Он прислушивался – не к звукам, а к себе. Странное чувство не отпускало с тех пор, как он впервые увидел фото Вивиан. Не та, что в газетах. А та, что была в письме: не блестящая актриса, а уставшая женщина. В её глазах не было вины – была тень.

Он вышел, щёлкнул дверью и пошёл по тропинке. Трава под ногами была пересохшей. На ступеньках крыльца валялись листья и кусочки газет – одна из них, подмятая ботинком, содержала имя Рида:

«Критик, раздавивший десятки карьер, был убит в своём доме».

Колдвелл поднял взгляд на окна. Второй этаж был тёмным. Пыль на стекле блестела в утреннем свете. Дверь дома была обита кожей, с латунной ручкой. Заперта. Но не на замок, как выяснилось – а просто прикрыта. Он толкнул её, и она нехотя отворилась.

Пахло затхлостью. И чем-то ещё. Остатками крови, моющих средств, сыростью из ковра. Дом будто дышал остатками чужой жизни.

Он вошёл в прихожую. Половицы скрипнули. Слева – гостиная. Справа – лестница на второй этаж. Прямо – коридор, ведущий к кухне.

Комната убийства была известна из протокола – гостиная. Он свернул туда.

Мебель стояла по местам. Полицейские не особенно беспокоились о порядке. На журнальном столике – запекшийся след стакана и неаккуратно отложенная газета. Диван, на котором нашли Вивиан, покрыт защитной тканью. Ковер в центре всё ещё хранил тёмное пятно, хотя его отчаянно пытались оттереть.

Колдвелл обошёл диван. Вся сцена преступления была, как на фото, которое он видел в отчёте. Всё – кроме одного.

Он присел рядом с камином. Над ним, как и ожидалось, висела картина – городской пейзаж в дождь, серые здания, отражения фар. Но в углу под камином, почти у стены, он увидел что-то странное – стеклянный осколок. Маленький, но явно не от бокала или лампы. Он был частью чего-то… изогнутого. Похоже, фрагмент объектива?