Ламы что-то беззубо мямлили нам вслед. Но мы этого уже не видели. Мы были готовы двигаться дальше. Никуда ждало нас где-то за горизонтом.

Добрая женщина в серой пуховой шали закинула нам в окно вагона завёрнутые в газетную бумагу пирожки. Они приятно грели горячим маслом ладони. Баба Ваня благодарно кивала нам вслед – мы покупали не торгуясь. Пятна на штанах обещали хранить память о станции. Не смываемые ничем воспоминания о неродных пенатах, где неизвестно каким образом живут привокзальные люди. Дома и стены между нами разрушают сознание. Дома и стены между нами мы возводим сами, чтобы потом слагать баллады о преодолении преград. Чтобы покорять ими наших возможных партнеров. Мы рождаем сны, чтобы различать реальность. Мы говорим мы, чтобы спрятать индивидуальность, ибо нам страшно, ведь индивидуальность неконтролируема, а невозможность контроля… рождает нестабильность, а нестабильность пугает, ведь так?

Мир полон счастья, когда ему не позволяется страдать. Спасибо заботливым чиновникам – они успели запретить страдание раньше, чем оно случилось. Будда не догнал до гораздо более эффективного способа работать со страданием – запрет на государственном уровне. Ну так и жил он в доисторические времена, задолго до Странной страны.

Мир полон скрежета зубов, когда я говорю правду. Официальные уполномоченные дантисты стучат рано утром в окна, требуя пустить их внутрь, дать доступ к еще не вырванным зубам: нет скрежета – нет правды. Мир полон, когда в нём нет меня. Старуха-процентщица гулким голосом воет на пустом полустанке. Кто-то выкинул свои сухожилия – увидел их ненужность в современных условиях бытовой цветопередачи. Сон наяву закончился дрёмой. Мы выступили на край подноса, мы стояли на нём, цепляясь ногтями за эмалированный край истории. Что в этих словах, кроме сумрачной правды междометий? Выдохни, друг, хватит уже держать в себе дым. Пока не надо больше чая, старый. Твой чай проявляет мою другую сущность. Не ту, которую я так тщательно взращивал в себе все эти долгие годы.

Спутник уже был в походном. В синих чиносах, чёрных слипонах, белой хлопковой рубашке. Сменил лицо. Сменил волосы и жанр. Нарядился в бороду и очки. Фотокамера средний формат, производства древних. Холщовый рюкзак со шнурком подзарядки для умнозвука.

– А что тебе надо в этой жизни было для себя? Что твоё тебя привело на этот вокзал? – решил узнать поближе своего напарника по пути я.

– Моё? Да вроде и нет ничего. Мне и не надо было ничего особенно никогда, – оказался внезапно закрытым мой напарник.

– А что же ты в жизни искал? – не унимался я.

– Да не искал ничего никогда особо я, – буркал в ответ Спутник.

– А чего же действительно ты в этой жизни хотел для себя? Вот на самом деле. Если прям в глубину заглянуть, – допытывался я.

– Реально? Ничего. Дома быть. Может умнозвук новой модели. Или даже просто сидеть. Чего ещё надо, если есть где сидеть?

Спутник оказался совсем другим. Непохожим на меня. Слишком. Как можно ничего не искать в жизни? Как можно быть довольным жизнью? Как можно быть таким похожим уже в молодости на родителей? Да, кстати, Спутник ещё и моложе меня. Намного. Не важно насколько. Ну да, я уже того… пожил. Разве не видно? Я ещё расскажу, ты не переживай. А вот следовать правилам и отмечаться в социальных сетях по мере движения оказалось неверным решением. Впоследствии это привело нас к проблемам. Серьёзным проблемам.

Вороны летали над составом тёмной стаей. Мысли в голове кружились чёрным роем. Внешнее отражалось внутри, преломлялось, искривлялось. Поезд тронулся, мы поехали. Ламы на вокзале тем временем вышли в паутину, быстро нашли нас по геотегу станции Сонная. Старший лама давал указания младшему собрату по осознанному использованию социальных сетей в рамках операции по вычислению нашего маршрута. Лама, который получил от меня в ухо, поосознавал опции поиска и осознал иной путь. Он встал, прошёл к кассе, заглянул в окно.