Незамыслов прошептал мне:

– Посидим, послушаем… Думаю, это ненадолго…

Я кивнул ему, ничего не говоря, продолжая с большим интересом слушать бурный диалог старых актрис.

– Давайте пока разойдемся, – предложил актрисам Сеновин, – завтра я вас вызову и подробно обо всем поговорим вместе с Мониным.

Евгения Павловна посмотрела на висящий портрет знаменитого Станиславского, упрекая Сеновина и грозя худруку пальцем, как маленькому нашкодившему мальчику:

– Вот сам Станиславский в свое время хвалил мою игру! Сам Станиславский! – Глаза ее трагически засверкали, она захрипела: – Я… Я… вам, Сеновин, не верю! Как сам Станиславский говорил: «Не верю!»

– Что ж, не верьте, – безразлично ответил Сеновин, протяжно вздыхая.

Как мне показалось, он достаточно часто выслушивал обиды и разные претензии обоих старых актрис и ему это очень надоело.

В дверь снова постучали.

– Слушайте, может, это снова еще одна старая и молодящаяся актриса, которая желает играть Джульетту или Офелию? – вполголоса спросил я Незамыслова.

К моему несчастью мои слова были услышаны Евгенией Павловной.

Она подняла трость, погрозила ею мне, рассердившись:

– Молодой человек, постыдились бы посмеиваться над старыми заслуженными актрисами!

Я промолчал, делая вид, что ничего не услышал.

Сеновин открыл рот, чтобы что‑то сказать актрисам, но дверь кабинета резко распахнулась, и шаркающей походкой в кабинет вошел один седой актер, одетый в серую куртку и черные брюки. Он почему‑то часто тряс головой и мигал. Увидев Елизавету Семеновну, он подошел к ней, улыбаясь.

– Вот оба Бормотовские снова вместе, – прокомментировала появление старого актера Евгения Павловна, глядя на него и Елизавету Семеновну.

Вошедший актер поздоровался со всеми, обращаясь к Сеновину:

– Извините, Юрий Ксенофонтович, что побеспокоил. Монин надоел нам всем.

Сеновин помолчал минуту, сжимая пальцы в кулаки, потом резко спросил актера:

– Беспокоитесь, Константин Вениаминович, что Монин не утвердил вас на роль Ромео?

Как я понял минуту позднее, реплика худрука оказалась напрасной. Иногда, думаю, стоит помолчать и не раздражать своими репликами публику.

Елизавета Семеновна недовольно воскликнула:

– Вы почему моего мужа не уважаете? Обижаете его?

– Ничего подобного.

– Как же? Он более пятнадцати лет играл Ромео!

– То есть, если более полувека он играл Ромео, – насмешливо заключил Сеновин, – значит, еще полвека его играть будет?

Константин Вениаминович не расслышал слов худрука и спросил жену:

– Меня утвердили на роль Ромео?

Я усмехнулся, шепча Незамыслову:

– Интересно, как еще такие актеры играют…

– Гм, помнят старые роли…

А Константин Вениаминович переспросил жену:

– Меня утвердили на роль Ромео?

– Нет и еще раз нет! Ты больше не будешь играть Ромео! – крикнула Елизавета Семеновна в ухо глуховатого мужа, чтобы тот услышал.

Константин Вениаминович, наконец, понял, что происходит, и схватился за сердце, охая:

– Ой, что тут творится!.. Ой!.. Ведь я работаю здесь более полувека, зачем так со мной поступать?! Я играть хочу по – прежнему!

– И я тоже играть хочу по – прежнему! – вторила ему Елизавета Семеновна, плача.

– Молодые люди, – обратилась к Бормотовским Евгения Павловна, – вы для меня еще молодые… Вижу, что заслуженные старые актеры никому в театре не нужны… – Она сердито взглянула на помрачневшего Сеновина, потом продолжила: – Нехорошо получается, Юрий Ксенофонтович, очень нехорошо…

– Но, вы не понимаете… – начал Юрий Ксенофонтович, но его оборвала Евгения Павловна, говоря очень сурово:

– Да вы сначала послушайте старших!.. Да, молодость наша прошла, кстати, как и ваша, но разве актерское наше мастерство тоже улетучилось? Разве мы, старые заслуженные актеры, с множеством наград, стали хуже играть на сцене?!