Сеновин выразительно глянул на нас, пожимая плечами, потом продолжил беседу с актрисой:

– Ну, я с этим разберусь… Вы не переживайте.

– Как это не переживать? Я в театре более полувека, сколько сил я отдала этому театральному храму, а теперь…

– А теперь тоже все будет хорошо, – закончил за нее Сеновин, вставая, явно давая ей понять, что следует уходить.

Елизавета Семеновна заметила нас, вытерла платком слезы на лице и спросила Сеновина:

– А это кто у вас?

– Это мои гости, Елизавета Семеновна: один из них театральный критик, часто пишущий о нашем театре, а другой – писатель, который желает написать книгу об Островском.

– Об Островском? – удивилась актриса. – О нем уж все написано.

В дверь кабинета постучали, за нею раздался крик какой‑то старухи:

– Пустите меня к нему! Я тут самая старая заслуженная актриса!

Дверь резко распахнулась и в кабинет вошла еще одна актриса, которая показалась мне намного старше Елизаветы Семеновны. Вошедшая передвигалась с помощью небольшой трости, немного прихрамывая, но походка ее казалась величественной, словно сейчас она изображала для нас, невольных зрителей театральной перепалки, какую‑то королеву; тоже вся седая, с короткой стрижкой.

Елизавета Семеновна, увидев вошедшую, привстала, говоря очень доброжелательно:

– О – о, приветствуем Евгению Павловну!

Сеновин тоже поздоровался с вошедшей актрисой, усадил ее возле стола.

– Что вас привело сейчас ко мне, Евгения Павловна? – осторожно спросил Сеновин, смотря на часы.

– А вы не знаете, что творит ваш режиссер Монин? Вы не знаете, что Монин хочет старых заслуженных актеров и актрис выжить из театра? Чтобы они померли где‑нибудь дома и о них никто не знал? – разразилась бурной филиппикой Евгения Павловна. – Я вот недавно поскользнулась… болела недели две, но тем не менее бодра, как никогда в молодости, горю желанием играть Офелию! А Монин меня на роль Офелии не утвердил!

Услышав ответ самой старой актрисы Драматического театра Евгении Павловны Махонтовой, девяноста двух лет, Елизавета Семеновна с жаром возразила ей, пряча носовой платок в карман:

– Нет!.. Позвольте, Евгения Павловна! Это я должна играть Офелию в «Гамлете», а не вы! Меня утвердили на эту роль еще в прошлом году!

Сеновин попытался что‑то сказать, но его слова потонули в бурном споре двух старых актрис.

Евгения Павловна покраснела и недовольно воскликнула:

– Что я слышу? Меня тут оскорбляют? Я, которая играла на протяжении сорока лет Офелию, Джульетту, Софию, Дездемону, должна теперь оставаться без ролей?

– Это я осталась без роли Офелии! – парировала Елизавета Семеновна, покрывая багровыми пятнами от гнева.

– Нет, я осталась без Офелии! – упорствовала Евгения Павловна.

– Что – о?! Вы со своей палочкой Офелию хотите играть? Как же, как же! Видали таких молодящихся старушек! Самой то стукнуло девяносто два года, а она девочку из себя строит! – заорала Елизавета Семеновна.

– Что – о?! А самой тебе сколько? Восемнадцать, что ли? – выкрикнула раздраженная Евгения Павловна, краснея. – Какое безобразие! Указывать даме на ее возраст! Ну, ладно, у меня бальзаковский возраст и что дальше?

– Бальзаковский или старческий, мадам? – не отставала от своей коллеги Елизавета Семеновна.

– Какая неслыханна наглость! – истерично выкрикнула Евгения Павловна, грозя тростью Елизавете Семеновне. – Указывать мне на мой возраст!

– Послушайте, уважаемые мои актрисы! – попытался успокоить их Сеновин. – Вы не замечаете у меня гостей? Вы не понимаете, что я сейчас занят?

Последние слова худрука были явно некстати – обе старые актрисы выпучили глаза от негодования, обиды и стали говорить еще громче, не обращая никакого внимания на меня и Незамыслова.