Мне представляется, что то, что получается у нас сейчас, когда выходит на эстраду чтец, – это что-то ужасное».[37]

Хочется обратить внимание на еще одну немаловажную деталь, осложнившую полное принятие творческого наследия Закушняка его учениками и последователями.

Дело в том, что та критика, с которой выступал Закушняк против чрезмерной осторожности рассказчиков, сильная в своем негативном пафосе, но не очень ясная и убедительная в позитивных принципах, была с радостью подхвачена представителями противоположного искусству рассказа направления, представителями актерского или театрализованного чтения, для оправдания полной свободы использования искусством живого слова любых приемов театральной выразительности, т. е. была фактически направлена против искусства рассказа.

Но самой главной причиной того, что эта двойственность создаваемых Закушняком образов рассказчиков осталась непонятой и не принятой его последователями, является то, что она ограничивала художественные возможности развития жанра рассказа.

Если бы раздвоенность образа рассказчика в жанре вечеров рассказа характеризовалась бы только исполнительской сложностью овладения мастерством данного жанра, ее можно было бы полностью принять и считать эстетическое формирование искусства живого слова завершенным. Однако это не так.

И совершенно не случайно поэтому. А. Я. Закушняк за два месяца до смерти прекратил свою работу в жанре вечеров рассказа, считая его завершенным и не имеющим дальнейшей перспективы развития, а сам приступил к поиску нового жанра рассказа.

«За два месяца до смерти, – пишет Е. Гардт, – Александр Яковлевич неожиданно заявил мне, что утвержденный им жанр «вечеров рассказа» и «литературного концерта» завершен. «Я все сказал, что мог, сказал самое главное, могу еще много раз повторять и, возможно, не плохо, что-либо в этом роде, но мне это неинтересно, скучно… Я хочу быть чем-то вроде клоуна». Он взял спереди прядь волос и завернул их чубом, как обычно делают клоуны: «Вот так, – продолжал он, – самое главное готово, идея и маска есть». Мы стали читать «Уленшпигеля» Шарля де-Костера, произведение, которое он хотел приспособить для своего нового, в тот момент еще не осознанного жанра. По его указанию я стала проводить некоторые работы над текстом, изучать вопросы, связанные с цирком, но скоро ничего уже не понадобилось…».[38]

Трудно, конечно, анализировать идею, не воплощенную в действительность, не развернутую теоретически и даже не до конца изложенную в приведенном высказывании жены Александра Яковлевича.

Однако даже это высказывание совершенно ясно говорит о том, что Закушняк в конце своего творчества пришел к идее нового жанра, основанного на полной конкретизации образа рассказчика.

Мне удалось собрать материалы, более подробно раскрывающие последнюю идею Закушняка.

Но то, с чем я столкнулся в описании этой идеи учеником Закушняка, Москители, когда я изучал материалы главного архива в Москве, и что подтвердилось другими сведениями, настолько меня поразило, разочаровало и озадачило, что я, при всей своей педантичности в отношении к историческому материалу, находясь в состоянии полной растерянности, даже не законспектировал это высказывание. Для того, чтобы было понятно, почему это произошло, я должен отвлечься от Закушняка и рассказать о том, какими я руководствовался замыслами в период исследования его творчества.

В то время, когда я изучал материалы Главного архива, я мечтал о театре одного актера. Мне казалось, что именно этот театр способен разрешить существующие в чтецком искусстве противоречия и достигнуть наибольшей художественной полноты.