, подающих ему некоторые реплики. И мы все с нетерпением ждали, на ком же из нас остановится выбор Александра Яковлевича.

Средневековый клоун – это понятно. Площадь средневекового города – это тоже очень интересно и понятно. Это действительно решение места и времени действия рассказчика и «предлагаемых обстоятельств» рассказа. Даже цирк, несколько неожиданен, но интересен. Действительно, цирк открывает возможности какого-то нового решения общения рассказчика со зрителями… Но партнеры! Что это? Зачем? Какие партнеры? Какие еще реплики?

Партнеры – это уже не художественное слово и, конечно, не театр одного актера, а самый обычный театр. И стоило столько лет мучиться в поисках независимого от театрального коллектива актерского творчества, чтобы в итоге опять придти к коллективу!

Да и вообще это какой-то вздор! Что же должны делать на сцене слушающие рассказчика партнеры?

Ну, что касается рассказчика, это еще понятно, у него есть авторский текст и он может рассказывать его кому угодно, даже слушавшим его партнерам. Правда, зачем рассказывать партнерам, когда есть зрители. Да и как будут принимать рассказ зрители, если рассказчик будет обращаться не к ним, а к какому-то подставному зрителю, каким-то партнерам. Ведь эти партнеры несомненно будут отвлекать зрителя от восприятия содержания рассказа. А главное-то в художественном слове, в искусстве рассказа, не то, что происходит на сцене, а то, о чем рассказывается.

Словом, я был окончательно выбит.

Те подробности, которые я упорно разыскивал, о последнем замысле Закушняка, напоминали чем-то то, что делала профессор Ольга Митрофановна Чайка в студии Академического театра драмы им. А. С. Пушкина, о чем мне рассказывали, но что меня не заинтересовало, так как в ее учебной постановке на сцене действовала целая группа людей.

Но я все же решил не сдаваться и проверить свою идею театра одного актера, хотя, как это было теперь уже совершенно ясно, эта идея не имела никакого отношения к последнему замыслу Закушняка.

В порядке эксперимента я решил выступить с «Песней про купца Калашникова» Лермонтова, тем более, что к тому времени она у меня была уже полностью готова.

И вот, вместо очередного шефского концерта театра, я отправляюсь с двумя товарищами актерами на свою пробу.

«Песню о купце Калашникове» я рассказываю от лица гусляра-сказителя. Подобран костюм, найден грим, подготовлено сценическое оформление, подобрана мелодия для запева.

Все готово. Я на сцене. Гаснет свет и открывается занавес.

Что происходит? Я ничего не понимаю. Мне чудится, что я нахожусь в каком-то бреду. И сквозь этот бред слышу чей-то чужой голос, произносящий какой-то далекий и чем-то знакомый текст. Слышу какой-то напев, но… чувствую себя, как это ни странно… голым. Я чувствую всю нелепость приклеенной ко мне бороды, чувствую одетый на голове парик, зачем-то лежащие на коленях гусли и непонятно для чего одетый старинный русский костюм. Я не могу дать себе отчета в том, почему я испытываю все это, но меня волнует только одна мысль: скорее, скорее бы это кончилось. Когда же, наконец, закроется занавес? Сколько еще предстоит выдерживать эти мучения?

– Ты знаешь, в чем все дело? – говорил мне после этого концерта мой друг актер А. Абрамзон. – Все дело в общении.

– Общении? А при чем здесь общение?

– Тебе на сцене не с кем было общаться.

Да, действительно, все дело было в общении. Когда выступаешь без грима в собственном костюме с чтением литературного произведения, ты действуешь от самого себя. Ты испытываешь совершенно иное ощущение от своего поведения, чем тогда, когда действуешь в спектакле.