Крат, цепенея, заметил в первом ряду помощника губернатора, господина Здыбина, известного своим неукротимым гневом и самодурством. Тот уже собрался встать с места, но супруга и секретарша удержали его с обеих сторон. Рядом с этой тройственной четой сидел невозмутимый Рубенс, повелитель купюр, бархатный посредник между людьми и гномами.

Лидочка в мучительной пантомиме, кистью руки изображая гусиный клюв, показывает Крату, что надо говорить-говорить.

– Прощай, а, Прощай? Может, вынести вас на улицу: там светит солнце, – нашёлся Крат.

– А я слепой, мне всё равно.

Крат угадал, что в этот миг зал уставился на красивый букет цветов на тумбочке – и точно: смешки по залу пробежали.

Из-за правой кулисы на сцену выбежал Дол.

– Не верьте ему, благородный Прощай! Я случайно всё слышал… он хочет вынести вас из квартиры.

– А как величают этого выходца из-за угла? – холодно спросил больной.

– Моё имя Дол.

– Ага, второй стержень! Вот что, финалисты, сделайте доброе дело, развлеките умирающего!

– Как вас развлечь? – учтиво поинтересовался Крат.

– Скажите всё, что вы друг о дружке думаете. Кто окажется более искренним, тот будет впереди.

– Такие странные желания! – заметил Крат.

– У беременных свои желания. У больных – свои. Когда настанет твоя очередь помирать, посмотрим, какие у тебя будут желания.

Дол машет Крату, и они тихонько отходят в угол сцены, где шепчутся. Их переговоры слышны всему залу. Дол говорит, что надо разыграть вражду, поскольку этот умирающий – подонок. Крат возражает, он не хочет ссориться и предавать дружбу ради квартиры. Но Дол качает головой и говорит, что всякое публичное соревнование в области доброты есть, заведомо, постановка и фарс, а вот квартира будет настоящая. Значит, надо исполнять волю умирающего и отыграть свою роль до победного конца.

В зале раздались аплодисменты. Крат отошёл от Дола и обратился к публике:

– Но он – мой друг!

– И он – мой друг! – с другой стороны сцены отозвался Дол и после паузы добавил с угрозой, – Но даже ради дружбы я не закрою глаза на его недостатки. Мне истина дороже.

– Почему истиной ты хочешь назвать лишь недостатки, а не то, что во мне есть хорошего? – печально спросил Крат.

Тут нарочито гнусным голосом встрял умирающий.

– Потому что мне легче уходить из жизни, если я вижу, что все люди, даже такие вот рыцари доброты – продажные твари.

– Ему так легче, понимаешь? Понимаешь ты, чёрствый человек! – театральным шёпотом вскричал Дол.

– И напомню вам, стержни, что такими люди и должны быть! Прочь лицемерие! Если главная ценность на земле – деньги, человек должен и просто обязан быть продажным. Вот как наш губернатор, к примеру. Мне и впрямь легче умирать среди подонков.

На этот раз две дамы, ласково ненавидящие одна другую, а именно жена и секретарша господина Здыбина, не смогли удержать своего господина. Топающим, кувалдным шагом господин Здыбин, исполняющий также должность приятеля губернатора, взошёл на сцену.

– Ты как посмел озвучить такие слова, дерьмо собачье! – заревел он, подняв кулак и норовя расплющить смуглое лицо больного; затем попятился, разглядев пластмассу.

Плюнув на сцену, господин Здыбин спустился в зал и сел, играя желваками. В динамиках торжествовал подленький смех умирающего. В рядах сначала робкие, затем дружные аплодисменты вскипели.

– Вот так должно задевать нас подлинное искусство! – с божественной задумчивостью произнёс Дупа; его слова подхватило искусственное эхо. (Неясно, он их произнёс от лица умирающего или от себя лично?)

Помощник губернатора догадался, что было бы правильней, отнестись к этому безобразию легко, демократически. «Играйте, выродки!» – хрюкнул он, и женщины с двух сторон принялись гладить его по пиджаку, улыбаясь, как старое и молодое солнышки.