Но даже эта справедливость была опасной. Люди исчезали. Их искали. И каждый раз нам приходилось уходить, начинать заново.

В каждом новом городе я становился новым человеком. Новая школа, новые лица, новый образ жизни, где главное – не выделяться. Учителя хвалили меня. Девочки заглядывались. Одноклассники предлагали дружбу. Но я не мог позволить себе привязанности. Кто узнает – умрёт.

– Всё в порядке? – спрашивала мама. – Никто не привязался слишком сильно?

Она беспокоилась. Я тоже. Я научился жить в стороне. Дни рождения, вечеринки, прогулки после школы – не для меня. Одиночество было ценой безопасности.

Иногда я ловил маму на грусти.

– Ты хотела бы быть нормальной? – спросил я однажды.

Она долго молчала.

– Хотела, – сказала наконец. – Но это ничего бы не изменило. Обычность – не синоним добра. Мы делаем, что можем. Мы убираем тех, кто разрушает мир. Это наш путь.

Она говорила, а я слушал. Я думал о смерти. О том, чтобы остановиться. Закончить это. Но я не мог причинить маме такую боль.

Когда я понял, кто я на самом деле?

Мне было одиннадцать, и мы жили в Канаде – вернулись туда спустя десять лет после моего рождения. До этого я привык воспринимать всё на веру, не ставить под сомнение то, что говорила мама, и делать, как она просит, не задавая лишних вопросов. Но к тому времени их накопилось слишком много.

Я давно начал замечать, что мы не такие, как все. Что наш образ жизни… ненормален. Другие семьи ужинали за одним столом, обсуждая прошедший день, ели горячие блюда, пекли пироги, открывали банки с соленьями и вареньем. В их домах всегда витал аромат еды, смешиваясь с запахами кофе, духов и чистящих средств.

У нас было иначе. Мы редко готовили, холодильник почти всегда пустовал. Я заметил это ещё несколько лет назад, но тогда мне было всё равно. Я был ребёнком, и мне было достаточно того, что давала мама.

Но однажды за ужином что-то щёлкнуло у меня в голове.

– Мама, почему люди постоянно что-то едят? – спросил я, глядя на свою тарелку. Тонкий кусок мяса лежал передо мной, источая едва уловимый, странный запах. Я никогда не придавал этому значения, но сегодня… он показался мне неправильным.

– Они жуют без остановки, по несколько раз в день, – продолжил я, поднимая на неё взгляд. – А мы едим только раз в неделю. Что с нами не так?

Мама подняла голову. В её глазах мелькнуло напряжение.

– Я же говорила, дорогой, мы едим мясо. Нам этого достаточно.

Этот ответ я слышал сотни раз. В детстве он казался мне логичным. Но сейчас – нет.

– Я понимаю, но они же тоже едят мясо! – не унимался я. – И всё равно питаются три раза в день! А ещё они едят животных, мама. Настоящих животных! Ты можешь представить, чтобы мы съели нашу курочку Розу? Или её яйца?

Она молчала. Я вздохнул, но не отступил.

– Ещё… – я задумался, подбирая слова, – они очень быстро стареют. У большинства мам моих друзей морщины, уставшие глаза, осунувшиеся лица. А ты… Ты не изменилась с тех пор, как я тебя помню. Почему?

Она продолжала молчать. И тут меня пронзило догадкой. Я замер.

– Что мы едим? Или кого? – прошептал я.

Я чувствовал, как похолодели руки, как сердце сжалось, а грудь сдавило так, будто вокруг не было воздуха.

– Я вижу, как наша морозилка всегда забита мясом, – голос дрожал, но я не мог остановиться. – Откуда ты его берёшь? И почему… почему оно пахнет, как люди?

Мама напряглась. Я почувствовал, как по телу пробежал холодный, липкий страх. Ты знаешь ответ.

Я вскочил из-за стола, стул с грохотом упал на пол.

– Джимми, сынок, давай поговорим! – закричала мама, но я её не слушал.

Я выбежал из дома и бросился в лес.