Фрэнки старательно держала повод двумя руками. Несколькими минутами ранее мисс Коутон уже успела отчитать Аманду Лоски за езду с одной рукой, пренебрежительно сравнивая её с американской. Сегодняшнее занятие проходило на открытой местности, что радовало; в манеже с препятствиями, которые так любила мисс Коутон, Фрэнки чувствовала себя неуверенно. Выездка, осторожная и распланированная, ещё в прошлой школе была ей ближе, чем конкур с преодолением преград. Хотя последний выглядел эффектней.

День выдался холодным, и уши ныли от сильного ветра, в то время как спина под курткой обливалась потом. Благо учебный день подходил к концу.

– Мисс Гейт! – крикнула мисс Коутон. – Расслабьте повод, не мучайте Харти. Контакт со ртом лошади должен быть настолько лёгким, чтобы казалось, будто лошадь работает без повода. Но у вас всё равно не пассаж, а пиаффе с продвижением. Ладно, девушки, свободное время!

Гнедая лошадка Фрэнки навострила уши и перешла на спокойный шаг. Через трещины на сером небе безрезультатно пыталось пробиться солнце. Складывалось ощущение, что в этом месте его бывало очень мало. И только туман у кромки дубовой рощи не исчезал ни днём, ни ночью.

Фрэнки направила Харти к ближайшему дереву в надежде спрятаться от пронизывающего ветра. В Вудхаусе нужно было умудриться не заболеть: комнаты пока ещё не отапливались, а единственными местами отогреться оставались кровать или ванная комната.

Когда они остались с мамой вдвоём, но жили в Кроуч-Энде, то здорово экономили на электроэнергии. В самый первый год без отца они включили отопление в самом конце октября: от частых дождей в доме стало совсем уж сыро, и Фрэнки свалилась с простудой. Мама постоянно смотрела на счётчики, а их сосед и вовсе установил дровяную печь. Двухсот фунтов хватило, чтобы закупить дров, и он определённо был довольнее всех, хотя ради приличия говорил, что очень переживает из-за выброса накопленного углерода в атмосферу. Конечно же, никто ему не верил.

Вздрогнув, Фрэнки опять поймала на себе взгляды девочек. Они шептались, изучали её. Лив бы им сказала пару ласковых. Таких, что уши свернулись бы в трубочку. Фрэнсис не считала себя рохлей, но подруга, казалось, вообще ничего не боялась. Фрэнки очень скучала, пусть они и дали обещание держать связь.

Развернув Харти в сторону рощи, она осторожно въехала в молочную пелену. Туман цеплялся за деревья призрачными паутинками, пока они обходили зелёные валуны, обросшие мхом. В воздухе витал запах гниющей листвы, казавшийся Фрэнки приятным. Раньше они с отцом каждую осень выбирались либо в парк, либо в лес. Мама выдавала ей старую куртку, шапку и резиновые сапоги, помня, какой чумазой возвращалась дочь. Папа ставил корзину с едой в багажник – иначе Фрэнк запускала в неё руку раньше времени, – садился за руль, и они мчали по узким просёлочным дорогам. В последний раз, когда все уже знали о болезни, они гуляли в Шервудском лесу. Немного походив по тропинкам, посмотрев на статую Робина и Маленького Джона, они нашли камень среди сушняка и смотрели на лес. Выглядел тот мрачно. Теперь Фрэнки сказала бы, что тот давным-давно умер: старые деревья, причудливо изогнутые ветви, дупла в стволах и легендарный дуб, чей возраст оценивали в тысячу лет. Тогда за сэндвичем и стаканом крепко заваренного чая, вдыхая ароматы почвы и мокрых листьев, отец сказал, что память живёт долго. Что в смерти нет ничего ужасного и плакать не стоит. Главное, что Фрэнки есть о чём вспомнить, и это хорошо, потому что воспоминания продолжат жить. А она ела, плакала и старалась спокойно дышать. Фрэнки думала, что от её слёз ему больнее, чем ей.