После некоторой паузы Серафим ответил:

– Я езжу на телеге по хуторам, да деревенькам. Теперь полно лихих людей. Наганов и ружей не люблю, признаться, даже боюсь их. А вот мачете, он почти как меч, надежнее. Я его купил на рынке у безногого солдата, говорит, из Австрии привез, на тесаке действительно над желобом что-то не по-нашему написано. Такими мачете на Кубе сахарный тростник рубят.

– Ну-ну, – поторопил парня Блудов.

– У хутора Заплёсово, два дня тому назад прямо на меня из леса выскочила косуля. Задняя нога у нее была то ли сломана, то ли вывихнута, вероятно, от волков убегала. Не жилец, словом. Я ее этим мачете и добил. Ну и сапоги, разумеется, измазал.

– Куда же тушу дел? – недоверчиво поинтересовался Хомутов.

– Да на хуторе бабке-знахарке Циклопихе – у нее одного глаза нет – и продал за два рубля. Мне столько мяса ни к чему, один живу. Спросите у бабки, она подтвердит.

– Спросим, – пообещал Журкин. – И с тебя спросим, ежели врешь.

– Не врет, – твердо сказал следователь, оторвавшись от микроскопа. – Эритроциты у людей и животных разные. Это такие клетки крови, которые разносят по телу кислород. Так вот, у человека эритроциты двояковогнутые, а у животных, в частности парнокопытных, к коим относится и косуля, круглые. Есть и еще множество отличий, но я не буду нагружать ваши головы. На тесаке и башмаках господина Любезнова действительно кровь животного, а не человека. Можете сами взглянуть.

Следователь пододвинул к секретарю Шубейкину микроскоп:

– На этом стеклышке соскоб крови с мачете, а на другом кровь Архипа Демьяновича, который вовремя порезал пальчик.

Шубейкин припал к микроскопу и долго глядел в него. Хомутов не выдержал, не совсем вежливо подвинул секретаря:

– Ну-ка, дайкось я теперь гляну. Во как, вот это да! У тебя, Журкин, эхритроциты какие-то сморщенные, в зелень отдают. У оленя и то лучше. Помрешь, видно, скоро. Ха-ха.

– Дайте мне-то на свою кровь-то посмотреть.

Хомутов с трудом оторвался от прибора, уступил его Журкину.

– Ничего и не зеленые, – проворчал фельдфебель, это у тебя, Хомутов, зенки уже мхом поросли.

ОстрОта понравилась надзирателю, он не обиделся, а пуще рассмеялся своим пугающим смехом.

– Ну, я же говорил, я говорил! – воскликнул Любезнов, которому следователь тоже позволил взглянуть в микроскоп.

Хомутов, отсмеявшись, принял обычный для него мрачный вид. Он был явно расстроен, что найденные им «неопровержимые» улики оказались пустотой.

– И что теперь с ним делать? – кивнул он на «студента» и посмотрел почему-то на Шубейкина.

Тот пожал плечами, в свою очередь, кивнув на следователя.

– А что делать? – Блудов пододвинул полусапоги Любезнову. – Тоже пусть идет. Вы свободны, Серафим Назарович.

У Любезнова вспыхнули глаза:

– Я знал, что еще остались в России честные, благородные следователи. Спасибо!

Он сделал жест, как будто собирался обнять Блудова, но вовремя опомнился. Подхватил свои сапожки, протянул руку к мачете, но следователь отрицательно помахал указательным пальцем:

– Нет, этот ножичек пока останется у нас. Если не возражаете.

– Конечно. – Фигура Любезнова находилась в согнутом, подобострастном изгибе, пока он задом не коснулся двери.

– Минуточку, – остановил его Блудов. – Еще одна формальность.

Он взял чистый лист, пододвинул к краю стола:

– Будьте так любезны, оставьте напоследок нам на листочке отпечатки пальчиков обеих рук.

– С радостью. Давайте краску, я знаю, как это делается.

– Не сомневаюсь. Но теперь без красочки, просто плотно коснитесь пальчиками бумажки-с.

Серафим исполнил всё как велел следователь и опять задом, но уже без подобострастного изгиба, двинулся к двери. У нее резко развернулся и мгновенно скрылся за ней.