Когда с ризотто было покончено, наступило молчание, нарушаемое лишь тиканьем больших, размером с фитбол[6] часов. Ангелина Алексеевна вышла, чтобы подать чай. Василиса удивилась, неужели эта изящная женщина сама занимается домашними хлопотами? Представить, как она чистит картошку холеными руками или орудует шваброй, было решительно невозможно. Весь вечер женщина казалась напряженной, как будто боялась сделать неверное движение или сказать лишнее слово.

Скомкав салфетку и бросив ее рядом с тарелкой, Михаил Дмитриевич откинулся на спинку стула. Сложив руки на груди, он переводил тяжелый взгляд с Никиты на Василису и обратно.

– Ты ведь тоже играешь в «Ониксе»? – наконец спросил он, обращаясь к подруге сына.

– Пап, ну, конечно, – закатил глаза Никита. – Ты же сто раз видел Василису, когда приезжал забирать меня после игры.

– Извини, не запомнил, – пожал плечами Михаил Дмитриевич. – И давно играешь?

– Нет, мы ведь здесь живем только с этого года… Раньше я играла в родном городе. В Ахтубинске. Родители специально переехали, чтобы я могла заниматься в «Ониксе».

– Ахтубинск… Интересно, – Михаил Дмитриевич поскреб подбородок. – А кем работают твои родители?

– Ну… мама в школе преподает, поэтому она быстро нашла тут новую работу. А папа – инженер-конструктор на заводе тракторных деталей.

– Любопытно. То есть никто в семье в баскетбол не играл?

– Нет. Но когда я в восемь лет пришла в наш местный клуб, поняла, что это мое! – Когда речь заходила о баскетболе, Василиса всегда оживлялась. – Я посмотрела записи почти всех матчей «Голден Стейт Уорриорз» и «Оклахома – Сити», это мои любимые команды! Еще мне очень нравится «Милуоки». Никита говорит, что ему тоже!

Михаил Дмитриевич вздохнул так, словно был готов умереть от скуки. Он обернулся к двери, ведущей на кухню. В этот момент Ангелина Алексеевна вышла оттуда, с трудом удерживая в хрупких руках большой медный поднос, на котором стояли фарфоровый заварочный чайник, сахарница и четыре чашки. Вслед за посудой он принесла конфеты и тарелку с печеньем – кажется, тоже домашним.

Чашки позвякивали о блюдца, когда Ангелина Алексеевна расставляла их на столе, слегка дрожащими руками. Василиса спохватилась и предложила помочь ей, но та, обезоруживающе улыбнувшись, отказалась. Разложив ложки и льняные салфетки, Ангелина Алексеевна несколько раз передвинула их и продолжала поправлять, пока не добилась идеальной симметрии. Она так суетилась, что хотелось остановить ее и спросить, все ли у нее в порядке. В семье Василисы сервировке стола уделяли гораздо меньше внимания. Все просто вместе садились за стол, ели а потом убирали посуду. Никому и в голову бы не пришло думать о том, идеальным ли треугольником свернута салфетка.

Наконец Ангелина Алексеевна перестала мельтешить, села и беззвучно отпила из чашки… И тут Василиса заметила, что на столе нет маминой шарлотки.

– Извините, – растерянно сказала она, – мама там передала к чаю…

– Да-да, дорогая, я видела, – прощебетала Ангелина Алексеевна. – Но Михаил ест только то, что приготовлено мной. Но маме передай нашу благодарность.

– Хорошо, – смутилась Василиса.

Настроение Никиты тоже заметно испортилось, Помрачнев, он угрюмо смотрел в чашку, будто пытался вскипятить чай взглядом.

– Василиса, – подал голос Михаил Дмитриевич, отправляя конфету в рот, – а знала ли ты, что дедушка Никиты тоже был баскетболистом?

– Нет, – ответила она.

– Мой отец и дедушка Никиты, Дмитрий Лебедев, играл в баскетбол еще в Советском Союзе. Позже он стал тренировать команду в Нижнем Новгороде. Можно сказать, я вырос на баскетбольной площадке, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Отец брал меня с собой на тренировки, пытался научить играть. Получалось у меня скверно, и, когда я стал старше, отец решил, что лучше мне прекратить тренировки и заняться чем-то по-настоящему важным – экономикой. А вот Никиту он тем не менее отдал в «Оникс», хотя я и возражал. Отец считал, что у него большое будущее. И вот сейчас, подводя своего покойного деда, Никита почти забросил баскетбол, стал меньше тренироваться…