А дальше произошло неожиданное. Вдруг Буба начал весь как-то словно бы выцветать. Потом через него стали сквозить обои стены, высвечиваемые первыми утренними лучами… Бубин силуэт делался все более прозрачным с каждой секундой.
А Этот, наоборот, переставал быть полупрозрачным и наливался все круче внутри пространства между стальными левитирующими блестками – серым… черным, какое разбухает иногда в сумерках по углам… и под конец бездонной антрацитовой тьмой!
Буба канул.
Левая рука Этого, которая только что удерживала запястье Бубы, протягивалась теперь к лицу Кости.
Исследователь оцепенел и замер.
Он был не в состоянии шевельнуться.
Он чувствовал, что его всего будто бы
(нет! нет! нет! – не «будто бы» а на самом деле!!!)
уносит, все быстрее закручивая в какую-то бесконечную стачивающую воронку…
Исследователь терял сознание.
И в этом не было бы для него ничего особенно нового, если бы…
если бы одновременно с сознанием Константин не терял сейчас – в этот раз – и самую свою душу!
…Костя посмотрел в засиженное мухами скособочившееся зеркало и – не узнал себя.
Что было не удивительно, потому что это и не был он.
Уже.
А это на самом деле это теперь был – Этот. Который только маскировался под Костю для своих целей.
Зрачки того, который смотрел из зеркала, были предельно сужены (а не расширены, как оно бывало не раз у Кости). Притом и совершенно пусты и полнились кружащей непроглядностью сумерек и точно таким же пустым и серым зияло его сознание.
Там не было никаких мыслей, за исключением стерильно-функциональных. Утилитарных. Пустое остановленное сознание само себе задавало практические вопросы и выдавало на них немедленно четкие, исчерпывающие ответы.
Зарезать Жору?
Нет. Ерунда. Он много с собой не носит. У него такой почерк. Хватит на один раз. Ну на два. А потом?
Тогда, наверное, – маму? Она легко к себе пустит.
Нет смысла. Ведь она же все пропила.
Ну значит остается лишь Анечка. Живет ведь сейчас одна. И тоже пустит легко. А у нее обручальное кольцо и еще есть кое-какое золото. И видак. И аудио. И шмотки. Да может и еще чего сыщется.
Это правильно. Вымой рожу. Приличное что-нибудь на себя накинь. И вперед.
Март 2003
Подвальник
(во вселенной отчаяния)
– Ты сам боишься! – сказал Чистякову сын, отказываясь идти в подвал.
Его отец не боялся, конечно же. Не верил в идиотские байки про пауков-людоедов и человеческие останки, на коие можно наткнуться, якобы, в подвальных переходах их типового многоквартирного дома.
Детская дворовая болтовня… слишком часто, на взгляд рационалиста Чистякова, пересказывает ее дома сын!
– Растет лентяем, – вздыхал Семен, спускаясь по выщербленным ступеням вниз, в унылый полумрак укрытого козырьком заглубления перед ржавой дверью. – Какие отговорки только не выдаст, лишь бы не помочь по хозяйству! Так вот и уперся, дурной… И ведь до чего натурально изображает страх! сам аж верит! Ну что же, у подростков оно бывает…
И все-таки Семен испытал какое-то неприятное чувство, когда услышал, что там, в конце подвального коридора, хлопнула дверь и в железной скважине проскрипел ключ.
Особенного ничего не случилось. Кому-то еще потребовались картошка или соления, или какой-то скарб. И человек, уходя, добросовестно запер вход, как это и подобает разумному совладельцу подсобного помещения. Нечего соблазнять бомжей вить грязные свои гнезда под кровными квартирами нашими! У Чистякова тоже есть ключ, естественно, и он им отопрет изнутри, и он им же точно также вот аккуратно извне закроет.
Ушедший погасил свет, и однако и это тоже не создало проблемы. Семен предусмотрительно захватил фонарик и тот, будучи извлечён и включен, отблагодарил хозяина приличным вполне себе лучом за своевременно замененные батарейки.