Сафа была возбуждённой – даже слишком. Она металась от одного к другому, то подпрыгивала, то бросалась в сторону, как будто не могла стоять спокойно.

Но когда она думала, что никто не смотрит, её хвост слегка поджимался, а уши дрожали.

Скир пытался шутить. Он то пихал Грина плечом, то подвывал нарочито фальшиво, как будто подражая голосу старого вожака.

Но глаза у него были широко раскрыты. И он всё время искал кого-то взглядом – будто хотел убедиться, что его не забыли.

Илара молчала. Она не поднимала головы, не пыталась встать впереди.

Но лапы у неё дрожали, едва заметно. И дыхание было слишком частым.

Она не боялась – но напряжение сдерживалось в ней так же, как хищный прыжок: до времени.

Грин был громким. Он щёлкал зубами, рассказывал, как «вцепится в горло с первого прыжка», как «уложит любого» – хоть оленя, хоть кабана.

Но глаза его бегали. Он озирался чаще других. И голос его чуть дрожал – не от волнения, а от того, что он пытался перекричать сам себя.

Они были разные – но каждый из них чувствовал, что шаг через черту ещё не сделан. Всё впереди. Всё возможно.

И только Тар стоял тихо. Не сбоку – но и не в центре. Просто рядом. Он не чувствовал страха. И не чувствовал возбуждения. Всё, что было в нём, – это ожидание. Оно не давило. Оно стояло внутри, неподвижно.

Он пытался поверить, что всё, что было раньше – его сомнения, жалость, мысли, от которых становилось тесно в груди, – всё это пройдёт.

Может, это просто было время. Просто переход от игры к жизни.

Он ведь ещё ничего не видел.

Он ещё не видел, как добыча падает.

Не слышал хруста костей.

Не чувствовал запаха крови, когда она свежая, горячая.

Сегодня он всё это увидит. Впервые.

И он не знал, сможет ли выдержать.

Он чувствовал: внутри уже дрожит не страх, а вопрос.

Должен ли я?

Можем ли мы причинять боль?

Не потому что иначе не выживем – а просто потому, что это стало привычным?

Что, если боль стала делом – и никто больше не спрашивает, что она значит?

Он был рад, что сегодня его роль – только наблюдать.

Он не должен будет рвать, не должен будет кусать.

Но он знал: он будет рядом. Будет видеть.

И этого – уже достаточно.

Он почувствует всё – не кожей, не зубами, а глазами. Душой.

И тогда всё либо станет на свои места… либо – рассыплется.

Он попытался себя успокоить.

Может быть, это – просто наваждение. Детский ветер в голове.

Может быть, когда всё начнётся, он увидит настоящий бег, настоящий рывок, увидит, как стая сливается в одну силу – и всё изменится.

Может быть, в нём проснётся то, что должно было проснуться: азарт, стремление, волчья суть.

И он будет с улыбкой вспоминать все эти нелепые размышления, как странную болезнь, через которую прошёл, и теперь всё ясно.

Может быть.

Но сейчас… внутри по-прежнему было тихо.

Тихо – и чуть светло.

Словно где-то в глубине ещё не родилась мысль, но уже теплилось её дыхание.

Он чувствовал: сегодня – день.

Не охоты. Не пробы.

А день, когда он узнает, кто он. На самом деле.

И если сегодня ему суждено встать в строй со всеми – значит он волк.

А если не суждено… он тоже поймёт.

Илара держалась чуть поодаль от остальных. Она не суетилась, не перебивала разговоры, не встревала в обмен репликами между Сафа и Грином.

Взгляд её был направлен вперёд, но глаза время от времени будто скользили в сторону Тара.

Она не выглядела испуганной. И не старалась казаться смелой. Просто стояла – ровно, спокойно, сдержанно.

Её дыхание было чуть более глубоким, чем обычно, но она следила за собой. Каждое её движение было точным. Даже когда она просто переносила вес с одной лапы на другую – делала это так, будто это часть чего-то необходимого, естественного.