А ты говоришь… такие вещи. Как будто ты не волк. Как будто ты – другой.

Тар опустил голову. Он долго молчал, будто собирался с чем-то внутри.

– Я знаю, – сказал он наконец. – Знаю, что это звучит странно. И, может быть, глупо. Я ведь и сам пока не понимаю до конца, что со мной происходит. Но когда Курт говорил… я вдруг увидел всё – не как охотник, а как тот, на кого охотятся. Как будто я стал этим старым оленем. Он идёт, и каждый шаг даётся ему тяжело, и он всё понимает. Он знает, что его ждут. Он знает, что он не убежит. И всё равно идёт. Не потому что хочет умереть, а потому что не осталось другого пути. И в тот момент, пока Курт рассказывал… я будто был там. Рядом. И мне стало невыносимо.

Он поднял взгляд, искал в глазах Илары хотя бы тень понимания.

Тар продолжил:

– Я раньше не думал, что можно так чувствовать. Что волк может это чувствовать. Я ведь не хочу стать кем-то другим. Не хочу стать слабым. Но… у меня есть ощущение, что если я это заглушу – я потеряю что-то очень важное в себе. Что-то живое. Может быть, самую суть.

Илара не сразу ответила. Потом сказала, не отводя взгляда:

– Я не понимаю. Правда. То, что ты говоришь… мне кажется невозможным. Нелепым. Как будто ты говоришь про сон или чью-то фантазию.

Но почему-то… я не могу это отвергнуть. Я не понимаю тебя, но у меня есть странное, глубокое чувство, что я готова это принять. Не разумом. Не сейчас. Но сердцем – да.

Хотя я боюсь. Очень боюсь, что если я начну думать об этом так, как ты сейчас… мне станет голодно. То, что ты сейчас говоришь, это опасные для нас волков, мы не должны себе это позволять. Сочувствие к добыче делает охоту невозможной. А без охоты мы обречены на голод.

Она замолчала. Потом добавила почти шёпотом:

– Ты должен понимать… мы не должны так думать. Потому что у такой мысли – только одна тропа. И она ведёт не к жизни.

Тар кивнул.

Они стояли рядом, каясь шерсти, и между ними возникло нечто новое – простое, но значимое чувство близости. Оно не было ещё ни признанием, ни обещанием, но в этой общей тишине, в этой разделённой тайне что-то между ними начало складываться —

не как игра, не как дружба, а как нечто, что со временем может стать чем-то большим.

6

Утро ещё только просыпалось.

Свет не заливал лес – он сочился из-за горизонта, как будто стеснялся разбудить его слишком резко.

По верхушкам деревьев скользил лёгкий, едва прохладный ветер. Он не пугал, а скорее подбадривал – как шёпот матери, что зовёт в путь, когда ещё не рассвело.

Молодые листья – тонкие, светло-зелёные, ещё не научившиеся быть тихими – шуршали, как дети, которые ещё не умеют шептать.

Ветви трепетали, играли, сплетались и отпускались, будто вели разговор, известный только им.

Под елями лежала синяя тень. Она не исчезла, но уже начала уступать место дневному свету.

Где-то вдали подал голос дрозд – неуверенно, коротко, как будто проверяя, не слишком ли рано.

Лес начал дышать, оживать.

Лес был полон ожидания. Не тревоги и не страха – а чего-то более плотного, почти осязаемого.

Он знал: сегодня впервые молодые волчата выйдут на настоящую охоту.

Они больше не будут просто играть в преследование друг друга – теперь им предстояло стать частью того, что делает стаю стаей.

Сегодня их дыхание впервые сольётся с дыханием леса – в беге, в погоне, в настоящем деле.

Стая собиралась у большого корня, у места, где тропа начиналась и уходила вглубь леса.

Взрослые молчали – они не первый раз шли на охоту. Они проверяли друг друга взглядом, нюхом, движением. Один обошёл круг, медленно. Другой поднял морду, улавливая ветер.

А молодые волчата держались в стороне. Ближе друг к другу, как будто стараясь не отставать ни телом, ни духом.