обездвиженное пространство
ты сказала, что Саади
целовал
розы
как поэт
Господи, прошу Тебя
запечатанные окна
ночь одинока
экзистенциализм
Костас Варналис
чёрный Малевич
как и воздух, приросший к асфальту
замкнутое пространство
Сторож грусти
Ах, Ира, Ира. Брачная контора.
Промокший френч. Гагарин-авеню.
И тёплый плед. И кофе без ликёра.
Всё предсказала бабка. На корню.
А перед этим стонущее нечто.
Голодный кот на первом этаже.
И форточка, распахнутая вечно.
И вечность в закатившемся драже.
А после нечто вкус одеколона.
«Ах, милый Юра, я сбегу в Ташкент.
Ты резал вены, я глотал такое…»
Короче, цирк. Волнующий момент.
Ах, Ира, Ира. Прима-балерина.
Я видел свет. Увидеть бы восход.
И Алый Парус Александра Грина.
И это чудо с Галилейских вод.
Восьмой этаж и три окошка справа.
Больная мать. Ты солишь огурцы.
Я не хочу с амвона ни отравы,
ни бесполезной радости. Концы
всего, что мы ещё зовём любовью,
не в гулких фразах эхом по стене.
Мы будем громче. С радостью и болью.
Мы будем, если…
Свет горит в окне.
Раскисли лужи в мятинах асфальта.
Звенит распятье в космосе груди.
Я не лечу. Не кувыркаю сальто.
Я вижу Парус где-то впереди.
лабиринты
Мои бесконечные лабиринты,
и бессонные ночи,
и яблоко раздора,
катающееся в их темноте,
и просыпающийся разум,
чтобы рождать химеры
из сплетения чувств,
догадок и сомнений,
и сезонность неудач,
и кающийся август,
и осыпающиеся листки забвения —
календарь непостоянства,
и хор ангелов в снах,
неутомимых в оттенках,
и лестница, красным копьём
прорезающая темноту
между двумя берегами Судьбы,
и картонный дом с жёлтыми окнами
на том берегу,
и переставшие быть жадными мысли,
и уставшие быть хищными глаза,
и застывшие цветком нежности руки,
и многое, многое, многое
из воздуха плавит
огонь свечи,
чтобы влить в твоё сердце…
Раскройтесь и обрящете…
белые
Белые глянцы дождя,
чёрный стук экипажа.
Мысли мои, как тюрьма,
одинокая клетка, как призрак,
который несётся в безгрешность,
сливаясь со стуком сердца,
клеймёного таврами дней:
семь тридцать, двенадцать и ночь.
Я забываю, как выглядит время:
песок, шелестящий ветром,
гранитные гномоны статуй,
вода, шлифующая ступени
у ног терпеливых сфинксов?
Быть может, это и есть Вечность,
текущая по кистям рук?
абс-ция
Мне не хватает в воздухе комнат – дождя,
чтоб перспектива углов была заштрихована шорохом,
чтобы о яблока круглые формы дробясь,
капли, как мысли, в бумагу летели без повода.
Мне не хватает в воздухе комнат – тебя,
чтоб расстоянье до окон немыслимо было для голоса,
чтобы о губы и волосы в капли дробясь,
я целовал тебя всю – без малейшего повода.
белок
Я сцепленный с миром белок,
я плод водородных распадов,
отшельник в тревоге дорог,
терновник в трапециях сада.
Я лист, пьющий свой хлорофилл,
песчинка на дюнах столетий,
я капля в безбрежии сил,
я луч в бесконечности света.
Мой пульс учащает рассвет,
но весь я – во власти заката.
Я соткан из прожитых лет,
но что из прожитого свято?
Я сцепленный с миром белок,
но как же я в нём одинок.
Циклон
Приближался циклон. Безголосьем царил
разомлевший, запущенный день
над сознаньем моим и беззвучно роил
равнодушную пыль и прозрачную лень.
Только розовый газ над коленом твоим
излучал очертания слов
за анфас понедельника. Солнцем немым
проросла пустота облаков.
Сок был приторен, сладок, тягуч,
как и воздух, приросший к асфальту,
как асфальт, переплавленный в смальту,
как и смальта смарагдовых кущ.
И без ветра приклеился голос к губам,
тишина закипала в висках.
И безвременье, спрыгнув на головы к нам,
выползало в наручных часах.
Солнце молча сбегало с зенита долой,
неспособное больше стоять.
И текла у него под ногой, над водой,
фиолетами взбитая рябь.
Ожидали пустой фаэтон.