– Ты в порядке? – спросил он, глядя ей в глаза. Его голос смягчился, но взгляд остался пронзительным.

Она кивнула, не доверяя своему голосу, и отступила, пряча заколку в рукав. Её разум кричал: «Он Такада! Он враг!» – но сердце дрогнуло от его спокойной силы, от того, как он встал между ней и опасностью. Она ненавидела себя за это.

– Будь осторожна, – сказал он тихо и ушёл, его хаори мелькнуло в толпе. Саюри осталась стоять, сжимая заколку, а рынок шумел вокруг – крики торговцев, плеск воды, звон колокольчиков. Но для неё всё это стало фоном. Рётаро спас её. И это сделало её клятву мести ещё тяжелее.

День после рынка прошёл в театре, как в тумане. Саюри двигалась по привычным тропам – утренние упражнения под строгим взглядом Харуко, репетиции в зале, где пахло пылью и воском, шёпот танцовщиц за ширмами. Но её мысли были где-то ещё – на рынке, в тени чайного дома, где Рётаро встал между ней и грубостью знатного гостя. Его голос, низкий и твёрдый, всё ещё звучал в ушах: «Отпусти её». Его шрам белел в памяти, как молния, а заколка, поднятая им с земли, лежала теперь под её футоном, спрятанная от чужих глаз. Она не могла выбросить это из головы, и это бесило её больше всего.

К вечеру небо над Киото затянулось тучами, и дождь забарабанил по черепице театра, заглушая звуки города. Саюри сидела в своей комнате, глядя на капли, стекающие по бумажной ширме. Лампа бросала тёплый свет на стены, но холод пробирался внутрь, заставляя её кутаться в старое одеяло. Она ненавидела себя за слабость – за то, что его поступок тронул её, за то, что она видела в нём не только врага. Он был Такада, сын тех, кто отнял у неё отца, мать, дом. Его семья была ядом, и всё же он спас её. Дважды. Это долг, говорила себе Саюри, долг чести, который она должна вернуть, чтобы очистить совесть. Но в глубине души она знала – это ложь. Её тянуло к нему, и от этого хотелось кричать.

Она встала, её босые ноги коснулись холодных циновок, и подошла к маленькому сундучку в углу. Там, под стопкой старых кимоно, лежала бумага и кисть – её тайное убежище, куда она изливала мысли, когда голос отца становился слишком громким. Саюри зажгла вторую лампу, её свет задрожал на стенах, и села, разложив лист перед собой. Её рука дрожала, пока она выводила слова: «У заброшенной чайной у реки. Полночь. Верну долг». Она не подписалась – он узнает её, если придёт. А если не придёт, тем лучше. Её сердце не будет мучиться.

Дождь усилился, его шорох смешивался с далёким плеском Камо, и Саюри знала, что это её шанс. Она сложила записку, спрятала её в рукав и натянула тёмный плащ, тот самый, под которым скрывалась на рынке. Театр спал – Харуко ушла в свою комнату, Мико свернулась у очага, Аяко храпела за стеной. Саюри выскользнула через заднюю дверь, её гэта утопали в грязи двора, а капли били по капюшону, заглушая стук сердца. Она должна была это сделать – поблагодарить его, увидеть его ещё раз, чтобы понять, кто он: враг или человек, чья тень не так черна, как её кошмары.

Улицы Киото были пусты, лишь фонари качались на ветру, бросая пятна света на мокрые камни. Саюри пробиралась вдоль реки, её шаги тонули в шуме дождя, а запах сырости и цветущих веток, прогибающихся под водой, наполнял воздух. Заброшенная чайная стояла у изгиба Камо – маленький домик с провалившейся крышей и стенами, поросшими мхом. Когда-то здесь подавали чай путникам, но теперь он был пуст, лишь ветер свистел в щелях да лягушки квакали у воды. Саюри остановилась у порога, её рука сжала записку. Она должна была оставить её и уйти, но что-то держало её – страх, надежда, или то, что она не могла назвать.