Утро пришло в Киото с мягким светом, пробивающимся сквозь серые облака, укрывшие небо. Саюри проснулась с тяжёлой головой, её глаза горели от бессонницы, а тело ныло после вчерашнего танца. В комнате пахло сыростью – ночью шёл мелкий дождь, и капли всё ещё стекали с крыши театра, падая на камни двора с тихим звоном. Она встала, натянув простое кимоно цвета сливы, и спрятала заколку под ткань, прижав её к груди, как талисман. Решение, принятое под светом луны, не угасло с рассветом – она должна была узнать, кто такой Рётаро Такада, и чего он стоит.

Театр ещё спал. За ширмой доносились шаги Мико, метущей полы, да редкий кашель Аяко, чья комната была через стену. Саюри выскользнула наружу, минуя главный вход, где Харуко могла её заметить. Двор театра был пуст, лишь лужи отражали облака, а мокрые ветки сакуры роняли последние лепестки на землю. Она натянула капюшон плаща, купленного у старьёвщика за несколько монет, и шагнула на улицу. Её гэта стучали по камням, пока она пробиралась к рынку у реки Камо – месту, где, по слухам, собирались самураи и их слуги.

Рынок уже бурлил жизнью. Торговцы раскладывали товары на бамбуковых циновках: связки сушёной рыбы, горшки с маринованной сливой, мотки шёлка цвета индиго и охры. Воздух пах солью, дымом от жаровен и острым ароматом имбиря, что жарили с мясом на палочках. Голоса сливались в гул: крики продавцов, торгующихся с купцами, звон монет, шорох зонтов, что раскрывали гейши, пряча лица от солнца. Саюри держалась в тени, её капюшон скрывал волосы, а глаза внимательно осматривали толпу. Она не знала, найдёт ли его здесь, но слухи гласили, что люди Такада часто появлялись на рынке – то ли за припасами, то ли за сплетнями.

Она остановилась у лотка с травами, притворяясь, что разглядывает сушёный женьшень, когда заметила его. Рётаро стоял у соседнего прилавка, в том же тёмно-синем хаори с ястребом на груди. Его меч висел у пояса, но сегодня он казался не воином, а человеком – он держал в руках свёрток с травами, тихо говоря с торговцем, стариком с морщинистым лицом и редкой бородой. Саюри напряглась, её пальцы сжали край капюшона. Она шагнула ближе, прячась за широкой спиной купца, и прислушалась.

– Для матери, – голос Рётаро был низким, спокойным, но в нём чувствовалась тень усталости. – Её кашель хуже, чем прошлой весной. Это поможет?

Торговец кивнул, протягивая свёрток:

– Женьшень и лакрица. Заваривайте с мёдом, господин. И пусть отдыхает.

Рётаро взял травы, бросив в ладонь старика несколько монет, и повернулся. Саюри отступила, её сердце заколотилось, но он не заметил её – его взгляд был устремлён куда-то вдаль, к реке, где лодки качались на волнах. Она последовала за ним, держась на расстоянии, пока он шёл через рынок. Его шаги были твёрдыми, но не торопливыми, а спина – прямой, как у человека, привыкшего носить доспехи. Но в его руках, сжимавших свёрток, было что-то мягкое, почти уязвимое.

Саюри остановилась у моста, где он свернул к тренировочному двору за чайным домом. Двор был огорожен низким забором из бамбука, и она спряталась за углом, глядя, как он снимает хаори, оставаясь в чёрной тунике. Его меч лёг на землю, а сам он взял деревянный боккен из рук слуги – юноши с короткими волосами и нервным взглядом. Рётаро начал движения: быстрые, точные удары по воздуху, каждый выпад – как танец, но смертельный, не похожий на её журавлиные шаги. Она смотрела, не отрываясь, и чувствовала, как ненависть в её груди борется с чем-то новым – с восхищением.

Его сила завораживала. Каждый удар был отточен, каждый шаг – уверен, и всё же в его глазах, когда он остановился, вытирая пот с лица, мелькнула тень. Горе? Усталость? Саюри сжала заколку под плащом, напоминая себе: «Он Такада. Его руки – руки убийц». Но её сердце дрогнуло, и она ненавидела себя за это. Она хотела видеть в нём зверя, а видела человека.