Он уже не смотрел на неё. Теперь он стоял чуть ближе к реке, повернувшись к пожилому мужчине в богатом кимоно цвета охры, чьи пальцы сжимали резной посох с головой дракона. Его седые волосы были уложены в строгий узел, а на поясе висел веер, знак высокого статуса. Они говорили тихо, их голоса терялись в шуме толпы, но Саюри уловила движение – лёгкий поклон незнакомца, полный сдержанной почтительности, и короткий жест руки старика, будто тот отдавал приказ. Её сердце сжалось. Кто он такой, чтобы кланяться этому человеку? И почему его присутствие всё ещё жгло её, даже когда он отвернулся?

Ширма опустилась с тихим скрипом, отрезая её от зрителей, и Саюри отступила за кулисы. Тени сомкнулись вокруг неё, и запах благовоний в бронзовой чаше у стены ударил в нос, смешавшись с ароматом пота и старого дерева. Другие танцовщицы уже суетились рядом: юная Мико, едва достигшая пятнадцати весен, поправляла грим перед медным зеркалом, а старшая Аяко, чьи руки были испещрены венами, ворчала, растирая уставшие ноги. Саюри прислонилась к балке, чувствуя холод дерева сквозь ткань кимоно, и попыталась унять дыхание. Её пальцы сжали заколку-канзаши с журавлём, и она закрыла глаза, но образ его глаз – тёмных, пронзительных – не отпускал.

– Саюри, – голос Харуко вырвал её из оцепенения. Наставница стояла рядом, её кимоно шуршало, как сухие листья, а глаза, острые и внимательные, скользнули по её лицу. – Ты была хороша. Даже слишком. Завтра о твоём журавле будут говорить на всех рынках Киото. Но что с тобой? Ты бледна, как рисовая бумага.

Саюри вытерла пот с виска, заставляя себя выпрямиться. Её голос дрогнул, но она постаралась скрыть это:

– Устала, Харуко-сан. Просто устала.

Наставница прищурилась, её губы сжались в тонкую линию, но она не стала спорить. Вместо этого она шагнула ближе, её тень упала на Саюри, и тихо спросила:

– Ты смотрела в толпу. Кого ты там искала?

Саюри замялась. Её сердце заколотилось сильнее, и она решилась:

– Тот мужчина… в тёмно-синем хаори с ястребом. Кто он?

Харуко замерла. Её глаза сузились, а рука, скрытая в рукаве, сжалась в кулак. Она посмотрела куда-то мимо Саюри, туда, где за ширмой всё ещё гудел праздник – звон чаш с саке, смех, шелест ветра в ветвях сакуры. Затем она медленно повернулась обратно, и в её взгляде мелькнула тень – тревога, смешанная с чем-то глубоким, почти личным.

– Это Рётаро, – сказала она наконец, её голос стал тише, словно имя могло вызвать бурю. – Сын Такэо Такада, главы клана Такада. Они пришли на праздник… или, может, за чем-то большим. Держись от него подальше, Саюри. Такие, как он, приносят только тени.

Саюри почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Такада. Это слово ударило её, как удар гонга, эхом отдавшись в груди. Она вспомнила ту ночь – запах горящего дома, крики матери, тень воина с мечом, чей шрам белел в свете огня. Шрам, похожий на тот, что она видела на руке мужчины, спасшем её от грубого гостя на прошлом банкете. Неужели это был он? Или его отец? Её разум закружился, а перед глазами встал образ Рётаро – его спокойное лицо, его взгляд, прожигающий её насквозь.

– Ты дрожишь, – Харуко шагнула ближе, её голос стал резче. – Что ты знаешь о Такада?

– Ничего, – солгала Саюри, опуская глаза. Она сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. – Просто… слышала о них.

Харуко хмыкнула, но не стала давить. Она отвернулась, бросив через плечо:

– Отдыхай. Завтра будет новый день. И держи голову ясной.

Саюри осталась одна, прислонённая к балке. За ширмой звенели чаши, смеялись гейши, шелестели лепестки сакуры, падая в реку. Праздник продолжался, но для неё он стал тенью. Такада. Рётаро. Его имя горело в её сознании, как уголь, брошенный в сухую траву. Она знала, что клан Такада уничтожил её семью – это было единственное, в чём она не сомневалась с тех пор, как осталась сиротой. И теперь этот человек, сын их главы, смотрел на неё, стоял так близко, что она могла чувствовать его присутствие даже через ширму.