Но на меня никто не обращал внимания. Все суетились, метались, укладывая животных и связывая их между собой, устраивали тюки с товаром так, чтобы можно было за ними укрыться, вытаскивали из сумок покрывала и кошму для того, чтобы закрыть голову и тело. Одна я, восседая на верблюде, возвышалась над этим бедламом.

Мимо бежал незнакомый погонщик. Увидев меня, удивлённо остановился и заорал:

– Ты чего сидишь?! Слазь немедленно!

– Я не могу заставить верблюда опуститься, – смиренно ответила я на его ор.

Кроя меня и моего дромадера последними словами, мужчина потянул узду вниз и пнул животное по ноге. Бедолага с тяжким вздохом подогнул передние колени, а я, отчего-то не удержавшись, перелетела через его голову.

– Жива? – без особого интереса и тревоги за моё здоровье спросил погонщик.

– Жива, – ответила я.

Хотела было поблагодарить, но того уже и след простыл. Падение мне не повредило, а словно привело в чувство. Сгруппировавшись для безопасного полёта на песок, я вдруг разом вспомнила, что в школе учили тому, как выжить во время бури. Глянула на стену из песка, гонимую на нас ветром, и заторопилась. Времени осталось мало.

Освободив самую большую сумку, доставшуюся мне в наследство от Абда, я натянула её на голову верблюда и затянула верёвку на его шее так, чтобы он не смог стряхнуть сумку. Место, где у животного были ноздри, смочила водой. Хоть и могут корабли пустыни от песка защищаться, втягивая воздух через кожаные складки, но пусть ему будет полегче. Сама пристроилась под головой животного, чтобы удержать его от попытки сбежать. Кусок кошмы был настолько мал, что его хватало только на подстилку, но у меня была накидка, в которую я и завернулась, предварительно повязав лицо смоченным в воде шарфом.

Села, притянула голову верблюда к себе поближе и замерла, чувствуя, что сейчас нас начнёт засыпать. Осталось только молиться.

Поначалу испуганный зверь пытался подняться и убежать, но я так крепко вцепилась в его шею, так горячо нашёптывала ему слова успокоения, так умоляла не делать глупостей и не бросать меня одну, что верблюд сдался, уткнулся в меня замотанной в сумку головой и затих.

Сколько длилась буря, я не знаю. Порой мне казалось, что прошло пять минут, иной раз думалось, что недели. Руки, удерживающие дромадера, онемели от усталости и от неподвижности, тело затекло, дышать, несмотря на принятые меры, было очень трудно. Наверное, от недостатка воздуха я всё же впала в забытьё.

Пришла в себя, когда кто-то брызнул мне в лицо водой. Открыла глаза и увидела привычную картинку: против солнца стоит человек. Но я его уже узнаю даже при таком освещении – начальник стражи нашего каравана.

– Жива? – спрашивает он, но я слышу его плохо, словно уши пальцами заткнула.

– Жива, – отвечаю одними губами.

Звуки не выходят из пересохшего горла. Кто-то подносит мне пиалу, полную воды. Вода несвежая, тёплая – другой в караванах не бывает, – но я пью её с жадностью, словно она только что набрана из потока, текущего со снежных вершин.

– Спасибо, – благодарю я своих спасителей уже более внятно.

– Приходи в себя, красавица. А мы пойдём других откапывать, – отзывается наиб и кивает сопровождающим его охранникам.

Как бы мне ни было плохо, но я замечаю то, что среди их нет Салаха, и это меня подбадривает. Может быть, его ветром унесло? Или песком засыпало? Человек я незлой, но когда меня хотят вытолкнуть на арену, где зарежут в первой же схватке как овцу, не могу я тем людям добра желать.

– О Великий Всесущий, – молю я, – пусть всех моих врагов унесет ветром и засыплет песком.

– Мало пережить песчаную бурю, – поучал на уроке по выживанию почтенный Назир. – Надо помнить о необходимости дальнейших обязательных действий, пренебрегая которыми можно сильно навредить и себе, и животному, на котором вы путешествуете.