Лето было лёгким. Она сняла мансарду на Монмартре – тесную, с кривым окном, откуда виднелись крыши, голуби и дым труб. Ночь приносила шум соседей – смех, хлопки дверей, детский плач, – дождь стучал по стеклу, кровать скрипела под ней. В углу стояла коробка от родителей – старое фото, где отец чинил её велосипед, плюшевая собака с выцветшим носом от матери. Телефон зазвонил однажды – мать, голос холодный, как в 1994-м:

– Ты хоть жива там? Отец спрашивал.

– Жива, – бросила Маргарета, пальцы сжали трубку. – Учусь.

– Не звонишь, не пишешь, – голос матери резал, как нож. – Мы не чужие.

– Я позвоню, – соврала она, бросив трубку, сердце колотилось, но слёз не было.

Она отвернулась к окну, взяла уголь и нарисовала мост – тот же, с лекции, но шире, с тенями от фонарей.

– Вы – моё теперь, – шепнула она рисунку, пальцы чернели от угля.

Подработки – листовки, книжный магазин – давали на аренду и кофе, который она пила, глядя на город. Одиночество обняло её – не давящее, а мягкое, как шёпот: «Пора искать себя». Она рисовала – улицы, прохожих, птиц на проводах – или бродила по Сене, записывая мысли в дешёвой тетради. Имя – Маргарета Зелле – звучало в голове, но стало просто частью, как рюкзак на плече, а не грузом, что тянул вниз. Школьные насмешки глохли, как эхо за горизонтом, и она шагала дальше, чувствуя, как тьма отступает, уступая место чему-то новому.

Париж, осень 2003 года. Ночь пахла дымом, вином и приторной сладостью из кухни «Ле Шат Ноар» – стриптиз-бара, куда Маргарету затащила Лора. Ей было двадцать два, и работа официантки свалилась случайно – Лора, бросив мечты о журналах, стояла у входа, где неоновая вывеска мигала красным, и махнула рукой:

– Чаевые хорошие, остальное – шум. Пойдём, не пожалеешь.

Деньги нужны были – мансарда на Монмартре, кофе, ботинки с прохудившейся подошвой не ждали. Маргарета надела чёрную юбку и рубашку, завязала хвост, шагнула в полумрак и шепнула себе:

– Просто работа.

Первая ночь сдавила горло страхом – запах сигарет, жареных креветок и пота душил, крики гостей заглушали гул музыки, поднос дрожал в руках, пальцы цепенели, как в 1994-м под насмешками Жана и Софи. Она споткнулась у столика, пролила вино на чью-то рубашку – красное пятно расползлось по белому, мужчина с усами, воняющий табаком, рявкнул:

– Смотри под ноги, девочка, или вали отсюда!

Колени подкосились, стыд залил щёки, но она сжала зубы – не побежит, как тогда. Лора подскочила, тряпка в руках, шепнула:

– Улыбнись, скажи "пардон", они пьяные, им плевать.

Жанна – смуглая, с короткими волосами, сбежавшая из Алжира в 1992-м, когда там гремели взрывы, – ткнула её в бок:

– Шути с ними, милая. "Ваши креветки сбежали?" – и франк в кармане. Я так выжила, когда приехала – без языка, без дома.

Клэр, блондинка с усталыми глазами, ушедшая от мужа-тирана, что бил её по пятницам, добавила тихо:

– В Квебеке тихо, там бы я спала, а не бегала тут с подносами. Бежала ночью, с синяком под глазом, теперь вот здесь.

Маргарета кивнула, выдохнула, страх отступил, сменился лёгким азартом – она справится. Скоро она скользила между столиками с лёгкостью кошки, улыбка стала щитом, голос окреп. Бар гудел – звон стаканов, ритм бил по вискам, тени танцующих вились на сцене, красный свет рисовал узоры на потёртых стенах.

Однажды клиент – лысеющий бизнесмен в костюме с шёлковым галстуком, пахнущий дорогим одеколоном, – уснул, уронив голову в креветки. Он приходил по вторникам, заказывал виски с содовой, пил молча, пока глаза не стекленели, бормотал во сне:

– Жанетта, прости… Дети ждут, а я тут…

Лора трясла его за плечо, смеясь: