Она глубоко вдохнула, по лицу промелькнула легкая улыбка, потом взгляд у нее изменился и появилось какое-то удивление, словно увидела что-то или кого-то, потом покорно закрыла глаза, еще раз вдохнула и умерла в одно мгновение.

Медленно гаснет свет.

Голос Иисуса. Мама, ну, иди же ко мне! Я хочу тебя обнять!

КОНЕЦ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Он

Ученики класса, они же исполняют всех действующих лиц, встречающихся в тексте

На сцене стоят школьные стулья, на заднем плане висит огромный экран. Свет в зрительном зале гаснет,а на черном фоне экрана возникают мерцающие буквы:

Все персонажи являются вымышленными и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно.

Титр исчезает. В полной темноте начинает звучать песня «Happy Birthday to You» и секунд через пять на экране появляется домашнее видео: мама и папа поют песню-поздравление и держат в руках торт с горящими свечами. Ставят торт перед мальчиком. «Загадывай желание и задувай свечи!» Он закрывает глаза и дует на свечи. Камера наезжает на лицо мальчика. Он полон радости, смотрит на торт и улыбается. Впереди лежит длинная-длинная жизнь. Какая она будет? Возникает стоп-кадр лица мальчика.

Он смотрит на экран

Он. Я с самого детства чувствовал себя не таким, как все. Со мной как-то не хотели дружить. С самых ранних лет я уже знал, как это неприятно, когда ты один и с тобой никто не хочет играть

Он идет и садится на центральный стул. Во время текста на экране возникают детские фото мальчика, одного и с родителями.

Он. Иногда по вечерам мама с папой уходили. Родной мой, мы скоро вернёмся! – говорила мама и я оставался один. Совсем один. Там, за дверью, была другая, шумная жизнь, а здесь, в комнате, стояла тишина, в которую иногда, как в коктейль, подмешивались приглушённые звуки машин с улицы и разговоры соседей. Чтобы было не скучно, я забирался на широкий подоконник и смотрел на город сверху, с шестого этажа. Там бегали машины, люди-муравьишки спешили куда-то, то шёл дождь, то снег, темнело, потом зажигались фонари и в комнату вползала огромной, черной паучихой, ночь. Она скалила на меня свой мигающий глаз, резко прыгала с потолка на стены, потом вдруг раздваивалась и начинала медленно ползти прямо ко мне. Все ближе и ближе. Ближе и ближе. Так, что я мог рассмотреть волосинки на её тонких щупальцах. Как загипнотизированный, я следил за ней и страх медленно вползал в меня. От испуга я утыкался носом в холодное стекло и начинал лихорадочно искать маму. Но мамы нигде не было! И тогда я начинал плакать. Тихо. Мне казалось, что меня бросили и я никогда больше не увижу маму. Слезы лились градом и яркие огни за окном расплывались в пятна. Вдруг где-то хлопала дверь, раздавались шаги, я замирал, но шаги проходили мимо, унося за собой чужой голос. Я опять начинал тихо плакать, и сопли текли из носа, я размазывал их по лицу и слизывал языком. Потом успокаивался, засыпал, здесь же, на подоконнике, и мне снилось, как мама наклоняет ко мне свое родное лицо и тихо говорит: ну, вот мы и пришли! Правда быстро? Берет меня на руки и осторожно несет на кровать, а я шепчу ей: я тебя никому не отдам! Даже папе! Мне тогда было года три.

На экране появляется видео из домашнего архива – в парке гуляют мама, папа и пятилетний герой. Они катаются на аттракционах, в лодке по озеру, едят мороженое или сладкую вату и смеются, смеются, смеются.

Он. Хорошо быть маленьким. Все тебя любят. Носятся с тобой, как с писанной торбой. Но стоит только немного подрасти, как что-то незримо меняется. Когда я ходил в детский садик, мне уже было лет пять, мама иногда оставляла меня там на ночь, такой был круглосуточный садик. И однажды я ночью описался, так сладко спал, что описался, причём во сне. До сих пор помню, как я сильно захотел в туалет, и, что есть силы, быстро побежал, но там была большая очередь, как будто все одновременно, разом захотели, все стояли, переминались с ноги на ногу, и я тоже стоял, и тоже стал переминаться с ноги на ногу, но от этого писать меньше не переставало хотеться и когда уже не было мочи терпеть, я побежал в кусты и стал писать. Так хорошо, так приятно мне никогда не было. А когда стало тепло и мокро, я понял, что сделал это прямо в постель, открыл глаза и стал прислушиваться к своим ощущениям. Мне было немного стыдно, но очень, очень приятно. Я дописал все, что ещё хотел, а потом уснул. А утром был скандал. Нянечка так кричала, так кричала, что я испугался и только мог, что таращился на неё, а она трясла у меня перед лицом пустым горшком. А потом схватила другой, несколько раз макнула меня в него носом, как маленького щенка, когда он тоже напакостит. Ребята засмеялись. А я стоял и плакал. Причём плакал тихо, без голоса, только слезы текли, а я стоял и не вытирал их. Мне было очень обидно. Я больше не хотел ходить в этот садик. Когда утром мама повела меня туда, я сопротивлялся, вырывал руку, кричал, но мама крепко меня держала, терпеливо уговаривала и вела, вернее, тащила в это страшное место. И даже не поинтересовалась, почему я не хочу туда идти. Да я бы и не сказал. Слишком стыдно было про это говорить. А когда она стала уходить, я рванулся к ней с криком: Я тебя ненавижу! Что б ты сдохла! Вечером дома про мои гадкие слова мама не говорила, а я все ждал: ну, когда, когда же меня буду ругать? Ну, когда? Давай уж, начинай! Я был готов к тому, чтобы меня выпороли. Но они молчали. Я провинился и понимал это, но они молчали и никогда больше не вспоминали, даже вскользь, этот случай.